Орловский пехотный полк

Орловский пехотный полк – одна из наиболее боеспособных и прославленных частей старой русской армии, входившая в когорту суворовских чудо-богатырей. Существовал под разными названиями с 1723 по 1918 г.г., успев оставить по себе непростую, но прочную память у турок, татар, ногайцев, свидомых укрАинцев, лягушатников, пшеков, гордых сынов гор, мюридов имама Шамиля, черкесов, убыхов, персиян, австрияков и германцев. Будучи в 1810 г. преобразован в 41-й егерский полк, не имеет никакого отношения к 36-му Орловскому пехотному полку второго формирования, образованному в 1811 г. в городе Куеве. В отличие от последнего на протяжении всего 18-го столетия комплектовался уроженцами Орлецкого и других сопредельных уездов Центрального Черноземья. Девиз – «где мы – там победа!»

В начале славных дел

Анонимус глубоко ошибется, если решит, что Орловский пехотный полк – любимое детище господ Румянцева, Суворова и Потемкина, возник ниоткуда и на пустом месте. Орлоляндия с момента своего появления на свет была переполнена пассионарным, то есть совсем отмороженным элементом, которому было не впервой выставлять на кон судьбы буйную головушку за Веру, Царя и Отечество.

Первые поселенцы Орлоляндии вертелись в родном краю как уж на сковородке: выживать-то приходилось на проходном дворе крымских ханов, польско-литовских шляхтичей вкупе с бывшим при них на посылках украинском «козачестве». Честные люди селиться на краю «Дикого поля» опасались, но пахотной земли здесь имелось в избытке. По этой причине в обмен на свободное владение вожделенной землицей, любой сколь-нибудь бедовый и сметливый москвитянин был готов сыграть с орлянку с капризной фортуной времен Позднего Средневековья. Так формировался и проходил суровую закалку настоящий орлецкий характер.

Однако во второй половине 17 века Орлоляндия оказалась в глубоком тылу набирающей силу российской державы. Окрестности Орлеца, прежде занятые немногочисленными «воинскими людьми», стали заполняться свозимым со всей Рассеи хомячьем - крепостными крупных землевладельцев. В отличие от них, коренные орлецкие помещики, сами не гнушавшиеся становится в борозду с сохой в одной руке и пищалью в другой, косо смотрели как на понаехавшую бессловесную быдлоту. Уничижительно ее именовали просто «цуканами», одинаково презирая и их хозяев, хапнувших задарма землицу, политую чужими потом и кровью. Государственные умы Московии давненько задумались о необходимости обуздать орлецкую вольницу, путем включения ее в регулярные полки «нового строя». Конных дворян-ополченцев уже при Алексее Михайловиче Тишайшем стали записывать в рейтарскую кавалерию (Мценский и Ливенский рейтарские полки), а пешее воинство зачислять в так называемые «жилые», то есть гарнизонные, полки с тем же названием. Однако после окончания затяжной войны с Речью Посполитой, средства на содержание, снабжение и обучение инновационной военной махины иссякли. Поэтому в мирное время бравых орлецких, мценских, брянских, курских, тамбовских и иных служивых отправили восвояси, лишь формально сохраняя их принадлежность к регулярному воинству.

Вновь гром грянул во времена Петра Великого, когда тех из орлецких воинов, что могли вспомнить, с какого конца заряжают мушкет, в составе «жилых» полков двинули под турецкий Азов или в низовья Днепра. Один из орлецких «жилых» полков под началом немчина фон Вилема Залена до 1709 г. бил баклуши в Киеве, пока его не раскассировали для пополнения действующей армии.

Другому полку, сформированному Борисом Батуриным из болховских и брянских стрельцов, повезло куда меньше. Как известно, российский самодержец Петр Алексеевич находился в застарелой вражде с вызывающе нахальными стрелецким сословием. Отправив на плаху вожаков восстания 1698 года, царь Петр только и ждал случая послать остатки удалых мятежников на какое-нибудь стремное и опасное дело. Вскоре представилась подходящая возможность - именно полки из бывших стрельцов в 1704 г. были отправлены за три девять земель на выручку польско-саксонскому королю Августу Красивому, названному брату российского правителя. Изведав для начала жестокой немецкой муштры и посидев на голодном королевском пайке, русский экспедиционный корпус, в конце концов, был тупо слит коалиционным командованием в сражении при Фауэрштадте 1706 г. При первом приближении шведов образцовые европейские наемники короля Августа задали деру, предоставив русским союзникам одиноко погибать под вражескими ядрами и багинетами. Лишь малая часть орлецких воинов в составе сводного отряда полковника Ренцеля прорвалась из окружения и после нескольких месяцев переходов по германским и польским землям добралась до своих. Между тем на фоне вторжения шведского короля Карла Х11 бывшие в подданстве России запорожские казаки вышли на майдан, где и постановили, что они ничуть не хуже, нежели беглый, сука, гетман Мазепа могут преуспеть в чистке сапог неукротимого стокгольмского викинга. Поводом для государственной измены стало прекращение выплаты государева жалованья «щирому лыцарству» в ответ на грабежи запорожцами заморских купеческих караванов. Уязвленный царь Петр Алексеевич дал указание решить проблему в соответствии с принятыми в то время нормами международного права. Вскоре на месте бывшей Сечи лишь слабо тлело голое пепелище. Из-за этого оказался оголен обширный участок южной границы, прежде с грехом пополам удерживаемый взбалмошными сечевиками. Вместо них на крымское порубежье спешно кинули несколько потрепанных в польском походе частей, пополненных обнищавшими помещиками черноземных уездов. Незадолго до того они были изгнаны Петром из дворянского сообщества и составили особое сословие однодворцев. Оставаясь лично свободными, владея землей и даже имея одного-двух крепостных, однодворцы, в отличие от дворян, теперь несли те же повинности, что и остальное российское хомячье.

Оставление за ними пахотных наделов и дармовых рабочих рук было гениальным ходом российского самодержца, поскольку перекладывало бремя содержания воинских частей на самих же рекрутов и их семейства. По австрийскому и шведскому примерам новые войска назвали «ландмилицией».

Орловский конный полк украинской ландмилиции

Ландмилиция, что в переводе с немецкого наречия означает «земельное войско», представляло собой загадочное и совершенно бесполезное с военной точки зрения явление. Единственным плюсом в ее пользу был тот факт, что рядовой состав конного ополчения состоял из потомков покорителей «Дикого поля» - людей независимых, смекалистых и скорых на расправу. Неслучайно, что именно из ландмилицких частей комплектовались вновь созданные гвардейские полки – Измайловский и Конный. Дабы поддержать у однодворцев Орляндии желание и далее тянуть солдатскую лямку, их было запрещено переводить в крестьянское сословие. Командиры же для ландмилиции отбирались самые никудышные, ибо офицерское жалованье в этих войсках было на порядок меньше, нежели в регулярной армии. Как бы то ни было, на протяжении 4-х десятилетий ополченцы добросовестно став гарнизонами и слободами между левым берегом Днепра и Северским Донцом, потихоньку спивались в малороссийской глухомани.

Поскольку опасных татарских вторжений на данном участке в течение многих лет так и не состоялось, русское командование почти забыло о существовании этого экзотического рода войск. Установленной формы одежды им не могли придумать аж до 1736 г, не говоря уже о таких мелочах, как строевые, тактические и тактико-специальные занятия. Неизвестно также, чем руководствовался тогдашний российский генералитет, когда оснащал ландмилицию подлежащими списанию оружием и амуницией.

Собственно Орловский конный полк ландмилиции появился на свет 6 ноября 1727 г., когда от имени малолетнего самодержца Петра 11 издали указ о переименовании частей, называвшихся ранее по фамилиям своих командиров. Отныне все шесть ландмилицких полков, существовавших с 1723 г, стали обозначаться по именам городов и уездов, поставлявших рекрутов в их состав. Последние призывались исключительно из однодворцев, которых в то время насчитывалось около 200-т тысяч семейств. Поскольку ландмилицкие части начали создавать и в Приуралье, малороссийских пограничников было велено называть «украинской ландмилицией».

Всерьез за конных ополченцев взялся только небезызвестный фельдмаршал Карл-Бурхард Христофор, сука, Миних. Именно он на посту президента Военной коллегии (то есть военного министра) придал петровскому детищу отчасти организованный характер: ландмилиция была увеличена до 20 полков, включая и Ливенский, обрела форменную одежду и была занята общественно полезным трудом – рытьем рвов и редутов на Украинской укрепленной линии.

Пришельцы с Севера взяли привычку называть ее фортеции по имени родных городов и весей. Благодаря этому на территории нынешней Харьковской области и сегодня можно наблюдать остатки укреплений Орловской и Ливенской крепостей, возведенных в середине 18 века в глухой степи непоседливыми орлецкими уроженцами. Обновленный штат Орловского ландмилицкого полка предполагал наличие в нем 1077 человек при двух-трех артиллерийских орудиях.

Вскоре правящий при государыне Анне Иоанновне триумвират имперских патриотов – Карл Бирон (обер-камергер, альфа-любовник императрицы), Андрей Остерман (внешняя политика) и Бурхард-Христофор Миних (армия) решил расширить рубежи «русского мира» в сторону Крыма, а заодно и отомстить за неудачу Прутского похода царя Петра. Для этого даже великодушно вняли мольбам блудных запорожцев, приняв их обратно под царицыну руку.

Узнав, что Стамбул серьезно сцепился с Тегераном, русские решили для начала прощупать османских вассалов - ногайцев и крымских татар, без объявления войны осенью 1735 года двинув на них многочисленную конную рать генерала Михайлы Леонтьева, дальнего родственника Петра Великого по матери. Около трети всех всадников отряда составляли ландмилицкие части. Леонтьев был известен как лихой драгунский командир, в Полтавской баталии захвативший еще теплые носилки бежавшего шведского короля и несколько вражеских знамен. Однако, осенью 1735 г. ведомый им конный корпус встретили брошенные ногайские селения, лютые морозы и ледяные степные ветры. От холода и отсутствия фуража было потеряно много бойцов и почти весь конский состав. Леонтьева потом судили военным трибуналом, но сочли возможным оправдать и вернуть на службу.

В апреле 1736, когда уже официально была объявлена война, Миних провел смотр 10-ти тысячной ландмилицкой кавалерии. То, что он увидел перед собой, полностью опровергало все познания военачальника о воинском ремесле. Ничего из предписаний главкома по повышению боеготовности посаженной в седла орлецкой гопоты, на деле исполнено не было – конные ополченцы даже не умели толком отдавать воинское приветствие. Первым делом полетели головы полковых начальников, изгнанных из действующей армии. Вслед за ними Миних взялся за эскадронных и взводных командиров, большинство из которых с началом войны впало в глубокую тоску, так и не явившись на службу. Уклонистов без милости разжаловали в рядовые, завлекая на их место опытных офицеров из регулярных войск обещаниями солидных денежных окладов и повышением в чинах.

Особого толка эти меры не имели, так как военная репутация ландмилиции была загублена еще много десятилетий назад. К тому же грозные приказы Миниха отнюдь не привели к оснащению ополченцев исправным оружием и пригодным обмундированием. Всю войну ландмилицию, равно как и многочисленных малороссийских казаков, использовали главным образом для затыкания дыр, чтобы освободить от сторожевой и караульной службы и хозработ обстрелянные кадровые части.

Тем не менее, орлецким служивым довелось досыта хлебнуть лиха под началом храброго и, пиилядь, энергичного, но не имевшего опыта настоящей большой войны фельдмаршала. Война знаменовалась бессмысленными метаниями русской армии, построенной в неповоротливый боевой порядок, за легкой татарской конницей по знойным степям Крыма и Причерноморья. Едва завидев российскую громаду, турки и татары прытко бежали прочь. Миниху доставались огромные территории, которые тот за четыре года так и не смог завоевать и крепко освоить. Армия при этом несла колоссальные потери от палящего зноя, голода и эпидемий.

Иногда случались и некие подобия настоящих сражений, причем во всех из них на поле боя присутствовала и орлецкая кавалерия. Так во время шального приступа сильнейшей османской крепости Очаков в 1736 г., когда Миних без разведки погнал русскую гвардию на кинжальный огонь турецких батарей, спешенная ландмилиция также была брошена на помощь элитным частям, завязших в бессмысленной лобовой атаке. Истребления она избегла только благодаря мастерству русских артиллеристов вовремя засадивших калеными ядрами по вражеским пороховым погребам, что и решило исход дела – впервые в истории Очаков пал к ногам российского воинства. В Орловском полку при этом кровопролитном штурме имелся, по счастию, только один раненый.

Спустя год Орлецкий полк был назначен в боевое охранение Днепровской армии, пытавшейся форсировать Днестр и вторгнуться в вассальную Турции Молдавию. В итоге, попав в окружение и спалив свои обозы, Миниху пришлось спешно ретироваться обратно за Днепр. Реванш был взят следующим летом, когда при местечке Ставучаны русские несколькими артиллерийскими залпами и демонстрацией атаки обратили в бегство главную османскую армию. Догнать ее не удалось только из-за брошенного неприятелем роскошно лагеря, а также благодаря сдавшейся на милость победителя неприступной, но по самую крышу забитой разными полезными ништяками крепости Хотин, сувениры из которой до сей поры украшают обиталища благодарных потомков орлецкого воинства. Здесь же был пленен и состоявший в мусульманской вере сербский военачальник Колчак-паша- прапрапраправнук которого служил в 1-ю мировую войну на русском и британском флотах, а после был назначен Антантой мифическим «верховным правителем России».

Через неделю Орлецкий полк вошел в тогдашнюю молдавскую столицу Яссы, предвкушая дальнейшую легкую прогулку по славящимся высокой культурой самогоноварения и смешными ценами на интим-услуги придунайским равнинам. Однако в это самое время как бы союзная, пиляяять, Австрия, не стерпев неожиданных подарков судьбы, павших в лапы русского медведя, непринужденно подписала с турками сепаратный Белградский мирный договор. В итоге из-за куриных мозгов тогдашней российской владычицы и ее ближайших приспешников, не умевших выбирать себе друзей, оказались напрасны огромные солдатские потери за Крым и Очаков. По итогам мирного соглашения все завоеванное острым русским штыком было оставлено за Османской империей.

Уцелевшие в миниховских походах ландмилицейские части вскоре были распущены по домам, изредка призываясь на трехмесячные сборы. Орловский конный полк, оказавшийся поближе не к кухне, а к начальству, дембелем осчастливлен не был, будучи определен на прежнее место дислокации на Украинской линии – между Орловской крепостью и крепостью св.Прасковеи.

Второе рождение Орловского полка

После восшествия на престол Екатерины 11, при императорском дворе, наконец, поняли, что пресловутое «Дикое поле» пора спешно перекраивать в Новороссию. В связи с этим на южные рубежи с чрезвычайными полномочиями был командирован один из самых именитых русских военачальников, незаконнорожденный сын императора Петра, генерал Петр Румянцев, в минувшую Семилетнюю войну посбивавший немало спеси с железной гвардии прусского короля Фрица Великого. Как верный сторонник только что помноженного на ноль бывшего императора Петра 111 Румянцев прекрасно понимал подоплеку своего нового назначения: либо он на белом коне въезжает в причерноморские турецкие крепости, так и не доставшиеся в свое время Миниху, либо его ждут все прелести отставки и монотонной затяжной травли в столичном придворном бомонде. Кроме подготовки блицкрига против Туретчины, он должен был еще и радикально почистить собственно Малороссию. Последняя в правление почившей государыни Елизаветы Петровны в военном отношении представляла собой огромное сборище дармоедов, возникшее благодаря покровительству многолетнего бойфренда императрицы, некогда солиста фольклорного казачьего ансламБЛЯ Алексея Разумовского.

Получив, благодаря своим непревзойденным мужским достоинствам, звание, сука, укрАинского гетьмана, и даже не вылезая из алькова императрицы в Петергофе, Разумовский наплодил на своей малой Родине такое многообразие парамилитаров, что рассейская казна затрещала по всем швам. Не говоря о пресловутой ландмилиции, в Малороссии насчитывалось не менее пяти-шести категорий местного «козачества». В отличие от обретавшихся по соседству донских казаков, у которых всегда чесались кулаки на предмет очередной заварухи и повального грабежа, малороссияне уже давно погрязли в пошлых бытовых хлопотах. Накрепко врастая необъятным седалищем в тучные степные черноземы, они меньше всего помышляя о боях, походах, атаках, ранениях, контузиях и других тяготах и лишениях службы, противопоказанных для неокрепшей селянской психики. Немудрено, что младая императрица Екатерина мигом упразднила вороватую должность гетмана Малороссии, введя вместо нее прямое федеральное правление.

Сразу по прибытии, в немногих словах, по большей части состоявших из площадных выражений, Румянцев объяснил вожачкам местечковой плутократии, что отныне они будут служить не так, как они хотят, а так, как он им прикажет. В итоге малороссийские казачьи части, окромя запорожцев, загнали в регулярную кавалерию. Ландмилицию в качестве пеших полков (с 1763 г.) стали натаскивать для встречи с османскими янычарами. Орлецких, брянских, тамбовских, курских и иные однодворцев забрили во вновь учрежденную Украинскую дивизию, где вместо «русского Вани» природного хохла можно было встретить только с большим напрягом зрения. С началом войны ландмилицкие полки назвали «пехотными», дав, тем самым, рождение Орловскому пехотному полку первого формирования, которое отмечается, начиная с 16 января 1769 г. Все десять однодворческих частей, которые Румянцев откровенно желал видеть своим ударным кулаком в будущих кровавых баталиях, были собраны в военном лагере под Полтавой. Здесь их впервые за последние сорок лет их начали впопыхах учить тому, что необходимо на настоящей войне. Сохранились имена направленных в полк кадровых командиров, на пыльных плацах и стрельбищах близ Полтавы выбивавших врожденную дурь из орлецкой гопоты: полковой начальник, настоящий рассейский патриот Викентий фон Рейзер, его заместитель, подполковник князь Давыд Мачебелов, а также батальонные командиры - премьер-майор Иона Аршеневский и секунд-майор Магнус Вильгельм Вреде. Воинственных орлецов свели в два батальона, в которых имелось по шесть рот в каждом. Одна из них была ударной – гренадерской, разившей врага отборной бранью, штыком, ножом, гранатой, кулаком и прикладом, остальные – мушкетерскими.

В отличие от д,Артаньяна и Портоса последние в принципе не имели шпаг, но зато могли своим массированным огнем поддерживать виртуозно матерящихся гренадер в отчаянных штыковых атаках. Позднее, уже во время войны, были созданы команды полковых егерей - по 60 обученных снайперов в каждом пехотном полку. Всего Орлецкий полк первого формирования насчитывал 2154 штыка, в том числе 56 офицеров, 122 унтер-офицеров и капралов, 1769 нижних чинов и 243 человек нестроевой мабуты. Для огневой поддержки имелось 4 полковых артиллерийских орудия, а также 8 пародий на них, именуемых в просторечии «мортирками». Накануне войны в Центральном Черноземье провели рекрутский набор, который на этот раз обошел стороной забитое хомячье – то есть крепостных крестьян. На службу была отправлена только разухабистая гопота в лице государственных крестьян и однодворцев в количестве 19-ти тысяч человек. В Орловской провинции (губернии тогда еще не было) забрили лбы шестистам наиболее отъявленным дебоширам, на которых добропорядочные соседи, захлебываясь от нежданно свалившейся радости, первым делом настучали ответственным за набор муниципальным властям и военным «покупателям». Чтобы новоявленное пополнение много о себе не думало, в каждый полк перевели по 200 старослужащих мушкетеров и 100 гренадеров из частей, имевших боевой опыт. Наместник Малороссии испытывал воистину теплые чувства к своим питомцам из УкрАинской дивизии, поэтому счел необходимым лично прибыть в Полтавский лагерь и по отечески отодрать новоиспеченную пехоту как помойных котов. По итогам учиненной экзекуции Румянцев отписал в Петербург, что, невзирая на абсолютно неисправные ружья, Орловский полк хоть сейчас готов будет идти и в огонь, и в воду.

Такая возможность впервые представилась орлецкой пехоте на второй год войны, когда северный ветер в полную силу задул над турецкой крепостью Бендеры. Летом 1770 г. она была взята в плотную осаду 2-у русской армией под началом генерала Петра Панина. Последний также имел большие заслуги в прошлой войне с пруссаками, обладал неукротимым нравом и не признавал никаких авторитетов. Так, вместе с родным братом, главой Иностранной коллегии (то есть тогдашнего МИДа) Никитой Паниным, он открыто отстаивал тему передачи власти от Екатерины наследнику престола Павлу Петровичу по наступлении его совершеннолетия. Немудрено, что с таким начальством ландмилицкая пехота быстро избавилась от комплекса второсортных войск и вскоре показала все, на что была способна.

Выступив весной 1770 г. в поход на Бендеры, Панин определил Орлецкий полк в состав авангарда под командой генерала, И.К. Епрста, то есть, извиняемся, Элемпта. Два месяца он шествовал по степям впереди наступающих войск, надеясь только на везение капризной фортуны. Осада Бендер затянулась до осени. В отличие от добропорядочных пруссаков, не терпевших вида крови и в минувшую Семилетнюю войну охотно выносивших ключи от своих цитаделей русским варварам, горячие османы стояли насмерть, не жалея ни себя, ни явившихся с Севера кяфиров. После разгрома Румянцевым главной османской армии при речке Кагул, три изрядно потрепанные при этом ногайские орды опрометчиво ломанулись было в Крым мимо Бендер, но были перехвачены Паниным, который по-быстрому развел их на добровольное принятие российского подданства. Отныне руки у осаждающих были развязаны, и в ночь на 16 сентября армия Панина пошла на решающий приступ. После подрыва огромного минного заряда под крепостными бастионами, до крайности обозленные за летнее сидение в пыльных и грязных окопах, русские яростно бросились на штурм. Как деликатно было написано в штабных документах «войска вошли в Бендеры по трупам неприятельским». Здесь особенно отличается штурмовая группа Орловского полка во главе с майором Шепиловым. Одним из первых взобравшись на стену и побросав в крепостной ров еще теплые тела османов, он повел своих гренадер на зачистку городских кварталов, но обнаружил смятение и панику в соседней наступающей колонне. Памятуя, что войска управляются флажком, свистком и матом, Шепилов скоро восстановил порядок среди растерявшихся бойцов и лихой атакой захватил еще и турецкую крепостную батарею. Османов стали громить из их же артиллерийских орудий. Чтобы ни один неприятель не ушел от возмездия, а также в целях обнаружения в темноте ценных трофеев, бойцы самочинно стали поджигать домишки бендерских обывателей.

К утру Бендеры представляли собой огромный костер, а отведавшие русского штыка османы во главе с командующим покорно сдавали ятаганы русским офицерам. Потери и русских и турок были велики, а город, кроме небольшой цитадели, оказался в руинах. В Орловском полку, не считая нижних чинов, были ранены заместитель командира, подполковник Терентий Сазонов, поручики Мячков и Лутовинов, аудитор /адъютант Бабин; погибли капитан Райдеков и подпоручик Хадыревский. Шипилова, первого в полку, за проявленное геройство наградили только что учрежденным орденом св.Георгия. Такой же награды удостоился уроженец села Сабурово генерал Михаил Каменский, служивший при Бендерах, правда, не в Орлецком полку, а в другой части. Сам же командующий, которому припомнили его особое мнение в вопросах престолонаследия, был обвинен в чрезмерных потерях и разрушении Бендер. Несмотря на шесть тысяч турецких пленных и внушительные трофеи, его обошли в чине генерал-фельдмаршала. По удалении опального воителя в отставку, его 2-ю армию бросили на Крым, однако Орловский полк был затребован Румянцевым под свою руку, на дунайский театр войны. Тогда же, зимой 1770 г. все полки Украинской дивизии были бесповоротно причислены к регулярной пехоте, избавившись от набившего оскомину прозвания «ландмилицких».

Дунайские скитания

Прибыв на место весной 1771 г. Орлецкий полк обнаружил, что после горячих бендерских времен на берегах реки Дунай царит почти полная безнадега – в течение двух лет здесь более менее сохранялось хрупкое перемирие. Северный ветер подул над Придунавьем только весной 1773 г., когда спецназ орлецких гренадер во главе с тем же Алексеем Шипиловым переправился вместе с запорожцами на южный берег реки и вырезал пару-тройку зазевавшихся турецких аванпостов. За заслуги орлецкого офицера-орденоносца повысили до подполковника и перевели в Архангелогородский полк.

В июне Румянцев, понукаемый столичными диванными стратегами, все же решился форсировать Дунай своими весьма ограниченными силами. В первые ряды он назначил резервный корпус генерала Григория Потемкина, где находился и Орловский полк. Потемкин, еще недавно слывший за лихого рубаку, теперь, по получении от тоскующей императрицы нескольких писем откровенного содержания, пребывал в состоянии острого гормонального угнетения. Войсками он командовать решительно не мог, помышляя главным образом о прелестях далекой Като.

Румянцев, и прежде-то едва сносивший выкрутасы столичного героя-любовника, теперь вконец остервенел, благодаря чему корпусу Потемкина предстояло в ближайшем будущем залезть в самое пекло. Командующий приказал его войскам во что бы то ни стало взять ключевой вражеский опорный пункт близ крепости Силистрия - Нагорный редут. Накануне Румянцев, лично пересекший реку на запорожской лодчонке, нашел войскам удобное место для переправы. На всякий случай Потемкина подстраховывал отряд самого боевого русского военачальника и патриота, Отто Вейсмана фон Виссентштейна, заблаговременно переплывший через дунайские воды.

Поутру 7 июня генерал Григорий Потемкин зычным голосом поднял Орловский полк по тревоге. Уже через час корпус был на правом, турецком, берегу Дуная. Османы притворным отступлением заманивали северных варваров под карающую десницу Всевышнего. Спозаранку 18 июня четырьмя колоннами солдатики Потемкина, отягощенные амуницией и штурмовыми приспособлениями, по сигнальной ракете через овраги и рытвины полезли на приступ Нагорного редута. Османы только того и ждали – шквальным огнем у наступавших были выкошены первые ряды, оказался убит командир Ярославского полка полковник Лукин. Новый начальник орловцев, полковник Языков, едва уцелел, но не смог остановить дрогнувших под кинжальным огнем подчиненных. Однако и турки чрезмерно увлеклись, бросившись нестройной толпой за орлецкими и ярославскими пехотинцами, совершенно позабыв об обороне вверенного укрепления. Случайно бросив взгляд назад, их командиры обнаружили на собственных позициях легкий сюрприз в виде хладнокровно докалывающих турецкую орудийную прислугу русских солдат из колонны неутомимого генерала Вейсмана. Теперь уже османам под русским огнем пришлось штурмовать собственные позиции, а затем бежать от них вспять в главную цитадель Силистрии.

Орлецкий полк, хотя и не справился с поставленной задачей, однако до конца старался выполнить приказ Румянцева. Чего нельзя было сказать, например, о колонне генерала Игельстрома. Прошатавшись все сражение хрен знает где, она благополучно вернулась на исходные рубежи, исхитрившись при этом оставить противнику три или четыре артиллерийских орудия. Орловцы же по итогам в общем победного для русских боя за Нагорный редут, оказались третьими по потерям - 48 головушек, среди 23-ти полков и 4-х отдельных батальонов, принявших участие в сражении.

Достигнутый успех отнюдь не радовал русского командующего: сил для решительного штурма Силистрии у него было недостаточно. К тому же после полудня к городу стали стягиваться отряды турецкой конницы, напавшие на обоз 1-й армии. Узнав, что на подходе еще один мощный неприятельский корпус, Румянцев приказал, пока не поздно, отступать на левый берег Дуная.

Примерно в то же время группа орлецких егерей, действуя в сводном отряде полковника Потапова поучаствовала в ночном набеге на местечко Орсову. Переправившись в три часа ночи через Дунай, они быстро захватили вражеские батареи и речные суда, обратив свои взоры уже и на соблазнительно мелькавшие огоньки местечковых улиц. Однако при приближении турецких подкреплений Потапов велел вертаться обратно, успев, однако, заклепать трофейные орудия и подпалить городишко. Бой стоил нападавшим 25-ти погибших при 91-м раненом. У неприятеля в темноте и суматохе русские штабные писари каким-то образом насчитали не менее двухсот человек убитыми. Орловский полк был оставлен вблизи переправы у селения Гуробалы, в готовности вновь попытать счастья под Силистрией. Его час настал спустя два месяца, когда в кромешной мгле под началом бригадира Павла Потемкина (троюродного брата своего корпусного командира), два орлецких батальона прямо под носом у заскучавших турок переправили на остров Кегай осадную артиллерийскую батарею. Полковник Языков сотоварищи спешно окопались вблизи орудий, которые поутру начали слать неприятелю горячие железные, медные и чугунные угощения. Доставала до города, правда, только одна тяжелая мортира, но и ее хватило, чтобы неприятель впал в великое смущение. Спасая Силистрию от начавшихся пожаров, турки собрали все, что могло держаться на воде и высадили собственный десант на остров. Здесь орлецкая пехота сполна расквиталась с басурманами за Нагорный редут. Первым делом подняли на штыки неприятельского предводителя, а затем взялись и за остальных. Вторая десантная партия османов, едва услышав предсмертные вопли соплеменников на покрытом пороховом дыму Кегае, теряя потопленные русским огнем суда и лодки, спешно ретировалась в крепостную гавань. Воспользовавшись суматохой, Румянцев вновь переправил войска на правый берег, где они без особого успеха несколько недель осаждали окрестные неприятельские крепости. Орлецкие воины все это время развлекались запуском фейверков по силистрийским кварталам. В октябре, по получении приказа, они совершенно незаметно для турок последними из армии Румянцева вернулись на русский берег Дуная.

По итогам кампании 1773 г. Потемкину со стороны командующего была устроена форменная обструкция, из-за чего тот впал в меланхолию и навострил лыжи в Питер. Там он несколько поправил свои дела и для начала получил от вполне удовлетворенной его талантами императрицы пост вице-президента Военной коллегии, то есть заместителя военного министра. На следующий год Румянцев опять завязал было переговоры о перемирии, но утомленный басурманским упрямством и долгими проволочками, в июне вновь переправился за Дунай. Здесь Орловский полк впервые познакомился с неким молодым генералом Александром Суворовым, с которым потом ему будет суждено понюхать вместе немало пороху. Видя, что неприятель не желает выходить в чистое поле Румянцев со своими 50-тью тысячами умудрился крепко обложить 150 тысяч османов в Силистрии, Варне и Шумле, чем и принудил Стамбул к весьма выгодному для России миру. Трехлетние хождения за реку стоили Румянцеву почетного титула графа «Задунайского». В деревне Кучук, сука, Кайнарджи, с турками был подписан договор, по которому те впервые отказывались от владения Крымом и допускали неверных в устье Днепра и Южного Буга.

Крым – наш!

По условиям мира, 1-я армия Румянцева должна был возвратиться с дунайских берегов в Малороссию, однако Орлецкий полк еще не менее пяти лет во всеоружии мотался по просторам Причерноморья. Дело в том, что раздвинув «русский мир» до самого Лукоморья, при императорском дворе обнаружили, что помимо черноземов и удобных гаваней, у него появились и новые подданные, никогда ранее еще не жившие честным трудом. Все население причерноморских степей и кавказских предгорий, отходивших теперь к России, было представлено главным образом ордами закоренелых разбойников и тунеядцев.

Как деликатно потом напишут официальные, млять, историки, основным занятием кочевых и горских народов «традиционно являлась военно-набеговая система». Понятно, что организованно и регулярно разорять и грабить одних своих подданных другим своим подданным империя позволить не могла, ибо тогда бы она полностью лишилась собственных источников доходов.

Первыми настал черед пресловутых запорожских казаков. Если в военное время, под отеческим надзором матерых, тяжелых на руку наставников, вроде Панина или Румянцева, они вполне честно шли в бой за государыню императрицу, то в местах своего компактного проживания казачество имело вековую привычку к откровенному беспределу. Мало того, что его верхушка никогда не прекращала шашней со стамбульским и бахчисарайским дворами. Она еще и вознеслась над избирающей его сечевой гопотой, именуемой в повестях Николая Гоголя «товариществом». Государево жалованье, присылаемее последним, на деле оседало в бездонных закромах казачьего олигархата и выводилось затем в пшецкие или османские оффшоры. Сечевому хомячью в мирное время в итоге не оставалось ничего иного, как идти на большую дорогу. Едва питерская власть попыталась заселить вновь приобретенные природные кладовые мирным людом, как сечевики тут же стали ставить на бабки что, своих, сука, щирых сородичей, что зарубежных переселенцев-эмигрантов, доверившихся русской императрице. Перед Европой получалось неудобно. Поэтому весной 1775 г. Григорий Потемкин, ставший к тому времени наместником Новороссии, получил распоряжение, наконец, окончательно разворошить осиное гнездо – так называемую «Новую Сечь».

В глубокой тайне был сформирован миротворческий корпус генерала Петра Текели, в который вошел и Орловский пехотный полк во главе с Николаем Языковым. Орлецкие пехотинцы хорошо помнили, по чьей милости полвека назад их дедушек загнали из родимой Орляндии осваивать далекую степную глухомань. Видимо по этой причине им и доверили решающую роль в предстоящей операции.

Незаметно для беспечных «лыцарей» отборные бойцы Языкова вместе с донскими казаками и небольшим отрядом гусар рано утром 5 июнябесшумно заняли внешние и внутренние укрепления Новой Сечи, без единого выстрела выставив свои караулы возле казацких пушек, арсенала и судовых пристаней. Запорожской охране, по своему обыкновению, страдавшей от похмелья, оказалось достаточно мозолистого кулака суровых, но вежливых орлецких гренадер. Поговаривают, что накануне знаменитой «русской весны» 2014 г. подчиненные Сергея Шойгу до дыр зачитывались пожелтевшими штабными отчетами о старинных деяниях Орлецкого полка в запорожских землях и в том же Крыму.

Поутру весьма скандализованные неожиданным оборотом событий сечевики сгоряча вышли было на майдан. Однако уяснив реальное положение вещей, традиционный институт прямой демократии открытым голосованием постановил в очередной раз безоговорочно капитулировать перед клятыми москалями. Генерал Текели проявил неоправданное снисхождение, приказав разрядить нацеленные на запорожский оплот орудия, и пообещав сечевикам, что заковывать в кандалы, пороть плетьми и рвать ноздри у них на этот раз не будут. Воспрянувшие духом запорожские лыцари быстро обнаружили среди российских агрессоров своих старых знакомых по недавним дунайским походам : уже к вечеру весь русский лагерь пребывал в более или менее нетрезвом виде. Попойка затянулась на целую неделю. Видя дурное влияние на подчиненных малороссийских собратьев, Текели велел побыстрее выдавать щирым собутыльникам загранпаспорта и гнать их из Сечи ссаными тряпками. Часть «козачества» по обычаю раз в пятнадцатый за последние сто лет отдалась под длань турецкого султана. Остальных, долгое время прозябавших по окрестным хазам, малинам и хуторам, Потемкин при начале новой войны определил в Черноморское казачье войско. Орлецкий же полк в спешном порядке теперь перебрасывался на протрезвление в Крым, на Перекопский перешеек. Здесь готовился к предстоящему походу на Бахчисарай экспедиционный корпус генерала Прозоровского. Крымское ханство было недавно объявлено как бэ независимым, но Россия обрела право держать там гарнизоны в двух крепостях. В свою очередь, турки затягивали собственную эвакуацию из Тавриды и не оставляли надежд усадить на бахчисарайский престол своего, проверенного, владыку-басурманина. У русских, однако, также имелся собственный претендент – верный сторонник европейских, сука, ценностей далекий потомок Чингис-хана молодой Шагин-Гирей. Именно его Прозоровскому предстояло торжественно препроводить в столицу ханства, не допуская при этом новой войны с Османской империей. Генерал, будучи с достатком наделен не только ратной лихостью, но и природным умом, сразу же уяснил, что его крепко подставили. Санкций на избиение османского воинства, остатки которого еще обретались по Крыму и подстрекали к мятежу местных номадов, у него не было, а без этого поставленная из Питера задача казалась трудноисполнимой. Поэтому известный водитель русской конницы георгиевский кавалер Прозоровский, только три года назад во главе своего отряда первым ворвавшийся в Крым, теперь как пугливая баба прочно завяз на Перекопе. Он возлагал надежды на прибытие Московской дивизии своего давнего сослуживца Александра Суворова, которому уже тогда было решительно все равно – где, когда и с кем затеять знатный мордобой. Ноябрьская погодка не подвела - от лютых морозов в степной местности войска впали в полный ступор, а сам командующий свалился с ног от многих болячек. Положение спасло появление Суворова, который смело, решительно и крайне вежливо рассеял мечты несознательных сынов степей о возвращении их под руку стамбульского деспота. Во главе небольшого авангарда, половину пехоты которого составляли солдаты и офицеры Орловского полка, Суворов как вихрь прошелся по узловым крымским коммуникациям, одним своим видом вселяя ужас в кочевые полчища. Вскоре русские заняли все крепости, заставив османских эмиссаров грести по морю в сторону Босфора. Орловский и Ряжский полки окопались в самом центре полуострова, за пару-трое деньков построив на речке Салгир Александровский редут, который известен теперь под названием города Симферополя. В марте сюда прибыл и оклемавшийся Прозоровский, впервые в истории мировой демократии организовавший честные, прозрачные, но никак, сука, не конкурентные выборы Шагин-Гирея татарской знатью в качестве полноправного крымского владыки.

Крымский корпус для порядка и дальше оставили в незалэжном Крыму, где ему надлежало обеспечить проведение здесь либеральных политических и культурных реформ. Не успев толком начаться, демократические преобразования тут же погрузили ханство в череду волнений, репрессий и мятежей. Шагин-Гирей, будучи в свое время замечен Екатериной в составе татарской делегации в Петербурге, только и видел себя новым воплощением Петра Великого. Однако на последнего он походил только по части жестокости к собственным подданным, благодаря чему относительно долгое время оставался живым и невредимым исключительно благодаря наличию в ханстве русского экспедиционного корпуса. Как-то под настроение достойный потомок Чингисхана приказал даже вздернуть на перекладине главного крымского муфтия. Турецкая резидентура радостно потирала руки, ибо сумасбродство Шагин-Гирея не знало границ. Чего стоила только попытка обратить вольнолюбивые кочевые орды в регулярные войска по европейскому образцу. Уже вскоре все обитатели ханства были твердо убеждены в том, что их новоявленный правитель принял православное крещение под именем некоего «Ивана Павловича». Гром грянул 2 октября 1777 г., когда Шагин-Гирей прибыл в полевой военный лагерь и приказал перевести четыре десятка татар из самых знатных семейств из привилегированной конницы в зачуханую махру-пехоту. Наутро вся вновь образованная «армия» поголовно взбунтовалась, и несостоявшийся главнокомандующий был вынужден прытко бежать под защиту войск Прозоровского. Мятежники, к которым пристала масса разного окрестного сброда, тем временем несколько недель блуждали по полуострову, ускользая от преследовавших их русских отрядов. Прозоровский, однако, рассеял их самую большую орду в бою на речке Салгир, но искоренить мятеж ему долго не удавалось. Все это приводило в исступление стоявшего над ним фельдмаршала Румянцева, который забрасывал незадачливого князя наполненными ледяной яростью депешами. Дело поправил только известный орловцам по боям за Силистрию Павел Потемкин. Отложив на время перевод на русский язык трактата Жан Жака Руссо «Об общественном договоре», этот выпускник МГУ им. Ломоносова, вспомнил, что еще он состоит в чине армейского генерал-поручика, раззудил плечо и разогнал мятежников по горным пещерам. В ставку Шагин-Гирея потянулись вереницы стреноженных мятежников, которых ожидала последняя в этом мире встреча с мастерами заплечных дел. После еще нескольких возмущений в Крым вновь направили Суворова, который в то время наводил конституционный порядок на недавно завоеванной Кубани. Прозоровского за нерасторопность сослали на лечение за бугор, а затем назначили ВНЕЗАПНО орлецким и одновременно курским губернатором.

На Кубани Суворова заменил бывший командир Орловского полка Викентий фон Рейзер, который сразу нагромоздил там кучу неоправданных стратегических ошибок. Это под началом высшего генералитета бравому немчину удавалось выглядеть молодцом. Получив же самостоятельное назначение в дикий край, населенный степными кочевниками и разбойниками-горцами, он растерялся, потом озлобился, и быстро развеял по ветру все начинания своего предшественника. Впрочем, Рейзер из всего корпуса оказался единственным генералом, кто бы под любым предлогом не свинтил на зиму в уютные гостиные Санкт-Петербурга и был готов служить там, где ему предпишут. В итоге его пришлось повышать в чине до генерал-поручика и выпроваживать в полтавское имение валяться на сеновале с местными девками.

Получив под начало Крымский корпус, Суворов перекопал редутами, апрошами и люнетами все побережье и главные дороги полуострова. Кочевники сразу загрустили, поняв, что отныне ни шататься как вздумается по полуострову, ни получать подкрепления по морю от турок у них уже не выйдет. Командующий пресек любые признаки гарнизонного шалопайства, запретив солдатам высовывать нос за пределы укреплений без сопровождения своих командиров. Орлецким воинам выпало два года караулить ласковый берег в районе благословенной Алушты, время от времени обмениваясь непристойными жестами с экипажами маячивших на взморье турецких боевых кораблей с десантом. Последние по нескольку раз в год демонстрировали своим приспешникам в Крыму сигналы о начале нового мятежа, но гордые сыны степей, изведав вкус войны на пороге своего родного дома, заметно присмирели.

Затем Суворов подложил местным авторитетам большую подляну – под охраной своих войск организовал депортацию на материк всех этнических меньшинств, веками задарма кормивших прожорливую крымскую знать. К 1779 г. российскому двору пришлось уступить прозрачным намекам своих европейских партнеров и начать небыстрый отвод миротворческого контингента из Крыма. С другой стороны, в Питере решили, что русским войскам лучше непосредственно не присутствовать при конвульсиях крымской государственности, должных вскоре неизбежно наступить благодаря реформаторскому энтузиазму Шагин-Гирея. Русские оставили за собой портовый город Керчь и прикрывавшую Керченский пролив крепость Еникале, отошедшие ей по Кучук –Кайнарджийскому договору.

Однако одному из подразделений Орловского полка предстояла задержка в столице ханства. Была озвучена просьба Шагин-Гирея об оставлении при его высокой особе музыкантской команды голосистых орлецов. Анонимус должен помнить, что в указанное время служба полковым музыкантом отнюдь не была возможностью откосить от всех прелестей солдатчины – при отсутствии радиосвязи и мобильных операторов именно звуки полковой музыки служили способом управления войсками в бою, поэтому барабанщики или флейтисты всегда находились в самом пекле сражения. К бабушке не ходи, что под видом музыкантов и песенников Суворов приставил к неугомонному Шагин-Гирею команду особенно хватких добрых молодцев, способных оградить российского ставленника от разных досадных недоразумений.

Что касается, Орловского полка, то он, наконец, получил передышку от войн, походов, осад и специальных операций, которыми была богато насыщена его непростая судьба последние десять лет. В ликвидации Крымского ханства в 1783 г. он не участвовал, а его второй командир – Николай Языков отхватил за усердие и геройство генеральское звание и отбыл на почетную должность новороссийского генерал-губернатора.

Кинбурн и Очаков

К началу новой «екатерининской» войны с Турцией, Орловский пехотный полк, как обычно, вновь оказался на самом безнадежном с военной точки зрения участке будущих боев. Начальство законопатило его караулить полуразвалившуюся крепостцу Кинбурн, расположенную на южном берегу Днепровско-Бугскгого лимана. На северном берегу залива, аккурат напротив Кинбурна, в прямой видимости русских, красовались мощные бастионы турецкой крепости Очаков, полностью восстановленные после памятного миниховского взятия сорокалетней давности. Позиции Орловского и Шлиссельбургского полков, едва прикрытые ничтожными укреплениями, размещались на узкой песчаной косе и были открыты для огня вражеского флота со всех сторон.

Предъявив в сентябре ультиматум по поводу возвращения Крыма под султанскую руку и будучи ожидаемо посланы по всем известным природе интимным адресам, турки только и ждали повода для новой войны. Особенно несносным для них был тот факт, что если все свои триста лет владения Причерноморьем османы только курили кальян и ловили кейф со славянскими рабынями, то северные варвары во главе с Григорием Потемкиным -Таврическим, в рекордные сроки понастроили по всей Новороссии городов с европейской планировкой, мануфактур, верфей, гаваней и арсеналов. Благодаря щедрым финансовым влияниям из самого, пилять, Парижа, турки позабыли о позорных для них итогах минувшей войны и вновь решились попытать счастья против самой сильной на то время армии Европы, а то и всей, туды ее в качель, Евразии.

Пушки загрохотали именно на Кинбурнской косе, где противники в течение 10 лет находились лицом к лицу и от скуки постоянно задирали друг друга. Накануне турок сильно нервировали два русских корабля, несколько дней маячивших в Лимане, буквально на рейде османского порта Очаков. Дело в том, эффективные менеджеры из Питера при формировании Краснознаменного Черноморского флота не нашли ничего лучше, как строить корабли и суда в Глубокой пристани, близ Херсона, а оснащать их вооружением за сотни верст от места спуска на воду – в городе-герое Севастополе. Для чего безоружным русским кораблям требовалось выйти из Днепра в Черное море на виду снующих близ Очакова турецких эскадр. Для защиты беззащитных кораблей в сентябре 1787 г. сюда прибыли из Севастополя фрегат «Скорый» и бот «Битюг», намереваясь дождаться в Лимане очередной конвой из Херсона и сопроводить его затем под своей охраной в главную базу флота. Экипажи были усилены абордажными командами, сформированными, самой собой, в Орловском пехотном полку.

Они и приняли на себя первый удар в начавшейся войне 1787-1791 гг. Турки показали себя полными идиотами, атаковав все своей громадой только два корабля, причем вооруженных. Несколькими днями спустя, прояви их адмиралы терпение, им мог бы свалиться в руки великолепный приз в виде шедших из Херсона нескольких беззащитных судов. Морской бой длился с рассвета до вечера 22 августа и показал полную никчемность османской военно-морской мощи. «Скорый» и «Битюг» под шквальным артогнем нарезали такие финты по Лиману, что отделались только тремя убитыми и одним раненым матросом. При этом фрегат сделал более 500 залпов по неприятелю изо своих орудий. Весь день орлецким мушкетерам и гренадерам, теперь уже в качестве морских пехотинцев, пришлось изрядно разогреть стволы пушек и ружей. Куда именно они при этом попадали – установить сейчас трудно, но многочасовое пребывание воинов под губительным огнем всей неприятельской эскадры было расценено Суворовым как заслуженный подвиг. В реляции он отметил героизм капитана Николая Седова, Федота Клюшникова, произведенного за доблесть из сержантов в прапорщики, капрала Николая Жарикова, рядовых 2-й и 7-й рот Михайлы Жданова и Василия Мещерякова. Фрегат «Скорый» и бот «Битюг» еще спустя год после памятного боя стояли в долгосрочном ремонте.

Последующие две недели турки, подобно кольцу анаконды, стали обволакивать Кинбурнскую косу своим флотом и десантными партиями. Без взятия стратегического Кинбурна не могла быть реализована главная задача османов – истребление стоящих выше по течению Днепра херсонских верфей в Глубокой пристани. В крепости всем распоряжался русско-немецкий патриот, командир Орловского полка генерал Иван фон Рек, ходивший в кентах с Суворовым еще со времен прошлой войны. Войсками несгибаемый ландскнехт управлял железной рукой, благодаря чему Кинбурн в кратчайший срок укрепили рвом, валами и разными ловушками и потайными пакостями для будущих непрошенных гостей. Одновременно по указанию Суворова, полагавшего, как известно, что пуля - дура, а штык-молодец, орлецкую пехоту натаскивали на штыковой рукопашный бой. Полковые артиллеристы не жалели зарядов, пристреливая 4 имевшихся в полку орудия. События, между тем стали оборачиваться не в пользу русских – благодаря природной стихии и адмиральской трусости гарнизон лишился поддержки с моря. Севастопольскую эскадру растрепало штормом, и она надолго выбыла из строя. Другая эскадра, Херсонская, и не думала покидать родные пристани, а ее командующий, контр-адмирал Николай Мордвинов обеспечивал себе алиби тем, что имевшиеся у него гребные галеры были якобы не способны противостоять парусным линейным кораблям противника.

Узнав об этом, Суворов, поняв, что теперь вражеский десант уже точно неминуем, лично прибыл в крепость и взял командование на себя. Турки сразу же начали наглеть – забрасывать русских с моря ядрами и высаживать в разных местах мелкие отряды «корабельных солдат» и изменников-запорожцев. Впрочем и ответный огонь стоил им нескольких потопленных кораблей, а вскоре неприятелю был преподнесен сюрприз в виде безрассудной атаки одной-единственной русской галеры «Десна» (17 орудий, 120 человек экипажа) на весь османский флот – чуть менее 50-ти вымпелов. Ее командир, всего-навсего мичман, мальтиец Джулиано де Ломбард, без приказа своего командующего вломился в кильватер неприятельской эскадры, поливая обалдевших турок пулями и ядрами. В бою ему прострелили ухо, а адмирал Мордвинов, спася свою шкуру, потом пытался бросить отчаянного морячка в узилище, но ему быстро намылили холку высшие начальники . 1 октября состоялось настоящее дело – 5-ти тысячный десант под прикрытием 25-ти кораблей, на которых было до 500 орудий, стал высаживаться на берег вблизи Кинбурна. Суворову, у которого к началу сражения начитывалось втрое меньше боеготовых людей и в пять раз меньше артиллерийских орудий, а также отсутствовала поддержка с моря, пришла в голову заманчивая мысль о проведении первого в своем роде эксперимента: а не попробовать ли со столь малыми силами разгромить превосходящего по силе супостата во чистом поле ? Не желая валандаться с турчатами всю осень, он вознамерился покончить с очаковской шайкой одним махом и посему воспретил мешать высадке десантников на косу. Генерал резонно опасался, что попав под огонь русских, противник укроется на своих судах, и намеченное побоище на этот раз не состоится.

Командующий тогда еще не знал, что и османы решили сыграть по правилам фауер-плей, отослав сразу после высадки корабельные шлюпки подальше от берега. Замысел Суворова удался на славу: туркам дали окопаться на косе и лишь затем начали штыковую атаку. В первой линии, как и полагалось по традиции, шел Орловский пехотный полк при четырех орудиях, во второй – Шлиссельбургский. Взятие десяти вражеских траншей из пятнадцати стоило орлецкого полку выбытия из строя всего командного состава – был убит секунд-майор Егор Булгаков, тяжело ранены комполка Иван фон Рек и секунд-майор Самуил Мунцель. К обеду началось избиение русских турецкой корабельной артиллерией, однако и Суворов бросил в бой подкрепление, включая 9-ю орлецкую роту с поручиками Петром Арсеньевым и Леонтием Якубинским. Прямо по морским отмелям в тыл османам нагрянула лава донских казаков. К Кинбурну вновь без всякого приказа свыше поспела неукротимая «Десна». К вечеру подошли еще резервы, в том числе Козловский полк, ведомый орлецким подполом Федором Марковым, неприятельские корабли потихоньку отчалили из зоны обстрела подальше, и дела у османов стали совсем плохи.

Эксперимент Суворова вполне удался: вся коса была завалена убитыми и умирающими телами, а сам он, получив два ранения, не раз был на волосок от гибели. Наутро турки, отчего-то решившие, что у русских после вчерашней резни укрепилась любовь к роду человеческому, отправили к берегу шлюпки, подбиравшие раненых десантников. Все турецкие шаланды, словно в тире, были в упор расстреляны меткой суворовской артиллерией. Всего 1-2 октября русские чудо-богатыри обнулили более 4-х тысяч неприятеля, включая командира десанта и двух французских инструкторов, захватив 15 вражеских знамен и потопив два турецких корабля. Второго числа Суворов порадовал посрамленного неприятеля благодарственным молебном и победным парадом, которые были прекрасно видны с очаковских стен даже невооруженным глазом.

Потери кинбурнского отряда составляли 136 убитых и более 300 раненых. Около ста несчастных скончались от ран вскоре после сражения. Всего в бою 1-го октября орловцы потеряли 79 человек убитыми и полсотни ранеными. 25 солдат из-за полученных увечий не могли продолжать службу; 14 человек из полка на 1 марта 1788 г. продолжали находиться на излечении.

Тем временем, императорский двор, переведя дух от столь удачного начала войны, щедрой рукой стал раздавать поощрения и награды. Среди орлецкого воинства Суворов особенно отмечал своих ординарцев прапорщика Федота Клюшникова и сержанта Акима Лисицина, получивших ранения в бою. В каждом полку самому отличившемуся служивому солдатским собранием вручалась императорская серебряная медаль, каковую в Орловском полку получил рядовой Парфен Лукутин. Командир полка Иван Рек был удостоен ордена св. Георгия 3-й степени (№ 56 по кавалерским спискам) с довеском в 4 тысячи целковых, подполковник орловцев Федор Марков также стал Георгиевским кавалером. За доблесть Суворов распределял и денежный гешефт, причем не всем и не поровну. Так, 544 солдат и 5 канониров основной части Орловского полка, участвующей в самом первом натиске и в итоге оттесненной турками в крепость получили по 2 екатерининских рубля. Денежные награды по 4 с лишним рубля были выданы 111-ти солдатам 9-й мушкетерской роты и 12-ти артиллеристам, сражавшихся в двух последних решающих атаках.

Шок турок от понесенного поражения был столь велик, что ровно полгода они не показывались в Лимане. Зимой Суворов перевел на Черноморский флот на доукомплектование 300 арейских канониров, включая наиболее метких орлецких пушкарей, которые стали тем самым флотскими комендорами, участвуя вскоре в разгроме очаковской эскадры неприятеля. Чтобы служивые совсем не одичали в холодных землянках в томные зимние месяцы, на Кинбурнской косе им приказали возвести еще две береговые батареи, прикрытые батальонами Мариупольского и Орловского полков.

В начале июня 1788 г. оскандалившийся адмирал Мордвинув был потихоньку, путем сложнейших интриг, отодвинут от реального командования эскадрой, которую для этого поделили на парусную и гребную флотилии. Во главе их поставили зарубежных наемников – пиндосского корсара Поля Джонса и немецко-французского пирата и ВНЕЗАПНО принца Карла Нассау-Зигенского. Официальные историки двести лет выставляли обоих прожженными авантюристами, бродягами, насильниками (за Джонсом, по правде сказать, такое водилось), мошенниками и мародерами. Однако именно под их командованием была достигнута первая в истории крупная виктория Черноморского флота. Для этого Потемкину и Суворову проклиная всю морскую братию пришлось распутать тяжелейшую и противнейшую свару между упомянутыми адмиралами ( в нее ввязались еще и грек – заслуженный адмирал Алексиано и начальник штаба эскадры де Ришелье и возбудившийся от поднявшейся суматохи Мордвинов) по поводу того, кто именно будет командовать всей армадой и снимать сливки с будущих побед. В итоге всех флотских склочников формально подчинили абсолютно сухопутному Суворову, который и не думал влезать в морские дела.

Вскоре в серии июньских морских сражений в Лимане, имевшие численное превосходство турки, под перекрестным огнем двух флотилий и кинбурнских батарей подверглись колоссальному разгрому. Они, не считая мелких посудин, лишились 15-ти только крупных кораблей, потеряв шесть тысяч погибшими и почти две тысячи пленными. В отлове последних из лиманских вод приняли участие и подоспевшие орлецкие пехотинцы.

Через малое время им нашлась более горячая работа – Екатеринославская армия Григория Потемкина плотно обложила вожделенный Очаков. Сюда же Суворов привел из Кинбурна подкрепление из отборных сорвиголов в виде гренадерского полка и двух сводных гренадерских батальонов. Один из них (631 человек) состоял из гренадерских рот Орловского и Шлиссельбургского полков под началом премьер-майора шлиссельбургцев Михаила Сукова. Под стенами крепости доселе жившие душа в душу Потемкин и Суворов разругались чуть ли не до матерного лая: Суворов мечтал повторить в большем масштабе свой кинбурнский эксперимент, тогда как Потемкин, давно не бывавший в настоящем деле, полагал овладеть Очаковом бомбардировками и осадой.

Суворов не утерпел, пытался организовать самостийную атаку на один из бастионов, был ранен и выпровожен на лечение в родимый Кинбурн. Там он разродился в адрес командующего канонической эпиграммой: «я на камушке сижу, на Очаков я гляжу» и едва не погиб от случайного взрыва пороховых погребов. Едва оправившись от новых ранений, Суворов тут же отписал приказ о поощрении двух орлецких воинов: капрал Василий Богословский и рядовой Федор Горшков, будучи контужены, не оставили своего поста у полкового знамени и тотчас водрузили сброшенный взрывом прапор на прежнее место. Между тем, глубоко увязший по Очаковом Потемкин, решился на штурм только в декабре месяце, когда из траншей ему уже открыто кричали о том, что лучше погибнуть от турецкой пули, нежели как бродячим псам перемерзнуть в завшивленных окопах. Накануне верные ему запорожцы разграбили (в донесениях указали, что якобы спалили) огромные провиантские запасы турок в близлежащей, сука, османской крепости Хаджибей. Гарнизон Очакова оказался без связи, продуктов и внешней поддержки. Генеральный приступ Очакова состоялся 6 декабря, после разрушения артиллерийским огнем прибрежного бастиона турок. Гренадерский отряд, сформированный полгода назад Суворовым, включая сводный суковский батальон, наносил удар на самом опасном и ответственном участке. Для штурмующих имелся строгий приказ: при движении не стрелять, не делать остановок и действовать исключительно штыками. В 7 часов утра 6 декабря при чудной погоде с бодрящим 23-х градусным морозцем русские колонны пошли на приступ. Спустя четверть часа войска оказались у крепостных стен, на которые для выигрыша времени стали взбираться, подтягиваясь окоченелыми на морозе руками на лезвиях втыкаемых в бастионный кирпич штыков, пренебрегая тяжелыми штурмовыми лестницами. Анонимусу легко представить себе, в какой транс впали бы при виде такой картины хваленые японские ниндзя или же навороченные амирикосские рейнджеры. Хотя командир штурмовой колонны балкарский князь бригадир (воинское звание!) Иван Горич был сражен неприятельской пулей прямо на гребне крепостной стены, все дело заняло не более одного часа с четвертью. Как без обиняков напишет потом один из современников «турки и не просили пощады, а русския, разогрѣвая застывшую отъ морозовъ кровь и вымещая свои долгія бѣдствія въ лагерѣ, забыли о приказѣ гуманности.» В результате было истреблено более 8 тысяч неприятеля. Трофеями победителей стали 300 пушек, 180 знамен, 4000 пленных, огромные богатства и редкие драгоценности. Осаждавшие потеряли около тысячи убитыми и столько же ранеными. За участие в приступе все русские офицеры были награждены золотыми крестами на Георгиевской ленте, а нижние чины – серебряными медалями. После взятия Очакова основные события, как и 15 лет назад сместились на берега Дуная, куда ушла главная армия. Туда же отбыл и Суворов, прихватив с собой несколько наиболее отчаянных солдат и офицеров Орловского полка, до конца войны оставленного стеречь Кинбурн и окрестности. Полк после ушедшего на повышение Ивана фон Река возглавил полковник Михаил Гедеонов. Среди откомандированных на дунайский театр самым геройским и толковым оказался секунд-майор Иосиф Трубников. Волею судьбы офицер был назначен в морскую пехоту на Дунайскую флотилию графа де Рибаса.

В первых же боях как-то так получилось, что солдаты и офицеры больше слушались орлецкого воина, нежели своих прямых официальных начальников. Уже при прорыве флотилии в Сулинское гирло Дуная в октябре 1790 г. Трубников возглавил десант из 1100 гренадер, что соответствовало уровню полкового командира. Спустя несколько дней отряд доблестного майора после 7-ми часового боя захватил придунайскую крепость Исакча, где были взяты вражеские суда и большое количество разного барахла. Поднявший русский флаг над крепостью Трубников стал четвертым Георгиевским кавалером за историю полка. В декабре орлецкий офицер геройствовал уже при Измаиле – на протяжении 20-ти часов под вражеским огнем он качался на галерах всего в 30-ти саженях от Каменного бастиона, выжидая удобного момента для высадки. За это время турецкие ядра в щепы разнесли стоящий глубоко в тылу кораблик «Константин», где хранились все пожитки Трубникова. Во время приступа именно офицер Орловского полка повел за собой на прибрежные укрепления противника вторую партию десанта, над которой формально начальствовал целый генерал-аудитор-лейтенант Лошаков. Кроме Трубникова при штурме Измаила Суворовым был отмечен сержант Орловского полка Григорий Харитонов.

Пока Орловский полк вершил победы на черноморских и дунайских берегах, в тех местах, где он полвека комплектовался и пополнялся, случились судьбоносные события. Помещиков-однодворцев, застрявших на Украинской линии попытались было заставить строить еще и линию Днепровскую, которую предполагалось возводить на двести-триста верст ближе к Черному морю. Поскольку орлецкой, тамбовской, брянской, елецкой, мценской и прочей черноземной братии порядком достало пребывание на побегушках у москальских и питерских мажоров, то оне и не пытались даже изображать стремление к благородному труду. Видя такое издевательство над волей матушки-императрицы, Потемкин постановил оправить однодворцев, от мала до велика, в действующую армию. Чтобы выскрести по сусекам всех, кто мог вставить ногу в стремя, придумали специальное вооруженное формирование – Екатеринославское, сука, казачье, пляд, войско. В его ряды в 1787 г. загнали кого только можно - и однодворцев пограничных линий, и молдаван, и цыган, и румын, и православных кочевников –гагаузов, и арнаутов, и бугских казаков. Во главе крайне пестрой компании отъявленных разбойников был предусмотрительно поставлен никто иной, как донской атаман Матюшка Платов, будущий могильщик воинской славы Наполеона Бонапарте. Правда, новоявленные екатеринославские казаки сразу же оказались на положении безденежной быдлоты – несмотря на то, что они были сведены в полки и сотни, земельного юртА/то есть официально закрепленной за войском административно-территориальной и хозяйственной единицы, суррогатное казачество так и не получило. Невзирая на это, екатеринославские казаки, поощряемые тихим незлобным словом Платова, доблестно проявили себя при взятии Очакова и почти всех дунайских крепостей, включая грозный Измаил.

По окончании второй «екатерининской» войны, когда скончался благоволивший казакам Потемкин, екатеринославское казачество вновь начало качать права супротив властей, благодаря чему оборзевших станичников поголовно перевели из казаков в обычных государственных, сука, крестьян. Однако, о неприхотливых бойцах степного приграничья спустя малое время вспомнили в связи с необходимостью проведения миротворческих операций на Северном Кавказе. В 1802 году 14 тысяч бывших однодворцев и примкнувших к ним захребетников были переселены на Кубань, составив тем самым Кавказский полк Кавказского линейного казачьего войска. Таким образом, именно после войны 1787–1791 гг. прерывается кровная связь между Орловским пехотным полком и уроженцами Орловского края, с чадами и домочадцами отправленными осваивать дикие кавказские предгорья.

Конец Rzeczpospolita

В 1792 г. Орловский полк во главе с бригадиром Гедеоновым в составе корпуса генерала Кречетникова вторгся на территорию загибавшейся Речи Посполитой. Там в то время бушевали нешуточные страсти, ибо польское шляхтетство с ослиным упрямством сопротивлялось неизбежному, никак не соглашаясь очутиться в прочных объятиях «русского мира». Сил и желания воевать не на жизнь, а насмерть у пшеков однако не наблюдалось, а традиционный покровитель Поляндии в лице Франции вот уже как три года был погружен в кровавую пучину Великой Буржуазной революции. В Речи Посполитой вскоре также полыхнула гражданская война между сторонниками и противниками усиления королевской власти, притом вторые упросили императрицу Екатерину выполнить перед ними свой монархический интернациональный долг. Все прошло по будничному просто - русские без труда разогнали польско-литовские отряды, по недоразумению именуемые «армией», а затем вернули в родную гавань Волынь, Подолию и город Минск с округой. Варшаве, правда, до времени сохранили независимость, гарантом которой стали русские гарнизоны во всех крупных городах страны.

В 1794 г. поляков вновь обуяла гордыня и перевозбужденные шляхтичи опять дружно полезли на острый, суковатый и занозистый русский рожон. Во главе инсургентов стал польский эмигрант Тадеуш Костюшко, присланный из-за бугра непосредственно государственным департаментом Северо-Американских Соединенных Штатов. В праздник святой Пасхи безоружные русские солдаты были перебиты прямо на пороге варшавского кафедрального собора. После этого вековая судьба польской государственности была предрешена. Во главе армии возмездия был поставлен престарелый Румянцев, тогда как задачу по экзекуции вконец охреневшего панства возложили на спешно возвращенного из опалы Александра Суворова. Тот остался верен себе и не без удовольствия прошелся русским паровым катком от Немана до Вислы.

На этот раз полководец смилостивился над Орловским полком, которому за всю кампанию ни разу не пришлось, как обычно, лезть в безнадежные атаки на кинжальный огонь вражеских батарей. Воспользовавшись просьбой наместника Изяславской губернии Шереметьева, которому было крайне неуютно среди пшецких террористов и мятежников, Суворов оставил Орловский полк в его распоряжении с задачей прикрывать тылы действующей армии. Из-за этого подержаться за титьки гордых столичных паненок орлецким гренадерам за всю войну так и не удалось.

Однако, с командующим на фронт отправилось несколько добровольцев, желавших лично поквитаться с пшеками за варшавскую пасхальную резню. Среди них особенно выделялся подполковник Степан Талызин, который в кампаниях 1792–1794 гг. не пропустил ни одной даже малейшей стычки, не говоря уже о крупных сражениях. Еще за Измаил Талызин имел Георгиевский крест, за бои в Речи Посполитой – Золотое оружие, но много лет упорно ввязывался в любую мало-мальски заметную заваруху. Как он не угробился в многочисленных баталиях - остается одной из неразгаданных загадок российской военной истории. Только в Заграничном походе 1813 г. вернувшийся из отставки генерал Степан Талызин раз в пятнадцатый получит тяжелейшие увечья, которые в скором времени оборвут его жизненный путь.

При штурме Варшавы 24 октября 1794 г. подполковник был ранен вражеской картечью в плечо, но не покинул боевых порядков. Спустя два месяца Талызина произведут в чин полковника и назначат командиром Орловского полка, который находился под его началом до 1797 года. Подстать ему лказался орлецкий секунд-майор князь Степан Мещерский. Во время варшавского приступа последний состоял адъютантом небезызвестного Павла Потемкина, возглавлявшего одну из штурмовых колонн. Во время сражения Мещерскому едва удалось избежать встречи с горбатой, метаясь под вражескими ядрами с приказами своего командира то к одной штурмовой группе, то к другой. Примечательно, что через три недели, 14 ноября 1794 г., именно ему Суворов поручил отволочь на аркане к русскому главнокомандующему П.А. Румянцеву плененных командующего польскими войсками генерала Т.Вавжецкого и других вражеских офицеров.

Обзор военных кампаний и сражений, проведенных Орловским пехотным полком за три бурных десятилетия екатерининского правления, позволяет заключить, что орлецкие уроженцы заслужили репутацию грозных, стойких и беспощадных воителей, немало потрудившихся во славу матушки-императрицы и расширения естественных границ русского мира.

Итальянская экскурсия и альпийская прогулка

Новые, весьма нескучные времена настали для орлецкой пехоты с восшествием на престол императора Павла Петровича. Очередной российский владыка, как известно, на дух не переносил все, что было связано с его матушкой и ее фаворитами, невзирая на то, насколько полезны их деяния для имперских интересов. Поэтому в армии и во внешней политике все его правление продолжался форменный кавардак. Многие ветераны сразу провели аналогии между его правлением и политикой крымского реформатора Шагин-Гирея. Император сделал немало полезного для страны и армии, но скверный характер и полученные в отрочестве невосстановимые психические травмы разрушали все его благие начинания. На российского самодержца, по-хорошему, давно надо было надеть удобную длинную рубашку с завязками, но поскольку в отечественном законодательстве помещение правящих особ в «желтый дом» предусмотрено не было, заговорщикам в конечном итоге пришлось самым безобразным образом загасить императора прямо в его собственной опочивальне. Однако, прежде Павел Петрович успел наломать немало дров, что прямо коснулось и Орловского полка. Во-первых, по неизвестным до сих пор соображениям, в 1796 г. армейские пехотные полки были переименованы в «мушкетерские». 19 ноября 1796 г. вместо «Орловского пехотного» орлецкое воинство стало называться «Орловским мушкетерским полком». Во-вторых, воинские части из года в год стали беспорядочно менять свои названия. Дело в том, что при Павле в войсках был практически уничтожен институт единоначалия, на котором и держалась регулярная армия с момента своего появления на свет. Еще на заре ее создания в забугорных странах за воинскими частями закреплялись так называемые «шефы» – вышестоящие офицеры, присматривающие за тем, чтобы полковые командиры не особенно резвились с казенными деньгами и имуществом.

Петр Великий, прекрасно понимавший всю тонкость души русского человека, счел полезным европейское начинание, занеся его в «Устав воинский» 1716 г. В последующем о полковых шефах подзабыли, но Павел, видя как в правление его нелюбимой матушки полковые офицеры все чаще путают собственный карман с государственным, да и вообще массово шлангуют и косят от службы, вернулся к установлению своего пращура. Шефы полков теперь обрели еще больше полномочий, а подведомственные им части стали именоваться по фамилиям своих опекунов-покровителей. Но поскольку новый император был весьма капризен и имел привычку мешать с грязью тех, кто только недавно был вознесен и обласкан, то шефы у армейских полков менялись с калейдоскопической быстротой. Отсюда пошел сумбур с названиями воинских частей, например, Орловский мушкетерский полк в течение четырех лет обрел не менее пяти наименований. К судьбоносному событию - Итальянскому и Швейцарскому походам 1799 г. его величали «Мансурова 2-го мушкетерским полком» . В этот раз с полковым шефом орлецким мушкетерам крупно повезло. Александр Мансуров не был паркетным генералом и всю жизнь прослужил в Приуралье, гоняясь там за мятежниками и киргиз-кайсацкими шайками. Будучи великолепным охотником-снайпером, он был вынослив, по-житейски мудр, и незлопамятен. Поэтому между ним и командиром полка, солдатским кумиром Иосифом Трубниковым, быстро обнаружилось душевное родство. В походе Мансурову подчинялась бригада, состоявшая из Орловского мушкетерского полка и двух гренадерских батальонов.

Между тем, император Павел, только один раз в своей жизни издали наблюдавший за полем настоящего боя, решился ввязаться в большую европейскую войну. За каким-то рожном он добился за собой титула магистра рыцарского Мальтийского ордена и как благородный человек должен был теперь освобождать принадлежащий этой международной неправительственной организации одноименный остров от французских интервентов. Заодно требовалось очистить от них же и всю, мать ее разэдак, Италию. Там в то время бушевала жестокая война между креативными французскими революционэрами и консервативными австрияками, по многолетней привычке рулившими в марионеточных королевствах Аппенинского полуострова.

Союзные австрийцы запросили у Павла побольше войск и Александра Суворова. Великий полководец был спешно возвращен из ссылки, где он от безделья изводил своих крепостных строевыми занятиям и полевыми выходами с полной выкладкой. Стремительно прибыв в Италию, за лето 1799 г. в трех генеральных сражениях он наголову разгромил заносчивых французов, включая и оспаривающих у Бонопарта славу первого стратега Республики генералов Жубера и Моро. Мансуровско-орлецкий полк выдвинулся в поход во втором эшелоне, выступив из Умани 24 марта 1799 г. Пройдя пол-Европы в составе корпуса генерал-поручика Магнуса Вольдемара фон Ребиндера, (которого в войсках с легкой руки Суворова именовали запросто «Максимом») орлецкие мушкетеры оказались в Италии к концу июня. Именно закаленный вояка Ребиндер уже был загодя назначен императором Павлом мальтийским комендантом. На 30 июня полк Мансурова при списочном составе 1709 человек на деле насчитывал 50 штаб- и обер-офицеров, 1295 нижних чинов. Общее количество военнослужащих, включая нестроевых, достигало 1547 воинов при 2-х или 3-х артиллерийских орудиях.

Ни к одному из знаменитых баталий похода полк мансуровский полк так и не поспел, за исключением сражения при Нови 4/ 15 августа 1799 г. Но и там он находился в резерве в 50-ти верстах от места событий, а потом как оглашенный форсированным маршем безуспешно пытался угнаться за драпанувшим неприятелем. В августе орлецко-мансуровских мушкетеров Суворов отправил осаждать крепость Торнтону – местный аналог неприступного Измаила. Сама цитадель располагалась на 300-метровой возвышенности над городом, ее лучшим укреплением были скалистые горные склоны с вырубленными в них казематами. Союзные австрийцы через пень колоду вели осаду еще с июля, однако только когда прибывшие северные варвары начали на виду у осажденных отрабатывать штурмовые приемы и расставлять вокруг артиллерию, французы согласились на сдачу.

Суворов тем временем помышлял о вторжении собственно во Францию, а его офицеры уже строили далеко идущие планы по посещению злачных мест Марселя и Ривьеры. Однако ревнивые к русской славе австрийцы склонили российского императора законопатить величайшего полководца подальше – с удобных для избиения лягушатников приморских равнин в неприспособленные для этого теснины Швейцарских Альп, куда со стороны Германии двинули еще и корпус генерала Римского-Корсакова. Заметим, что девять из десяти русских солдат и офицеров не только не имели опыта войны в условиях высокогорья, но даже и не видели в своей жизни высоких заснеженных вершин. 28 августа был получен приказ о походе в Швейцарию. Одновременно венские штабы вывели из подчинения и у Суворова, и у Римского-Корсакова австрийские части, составлявшие до 2/3 союзных войск. У фельдмаршала попытались отобрать еще и половину его миниатюрной 24-х тысячной армии ( из них три тысячи составляла разная мабута, вроде писарчуков, мастеровых, обозников и других нестроевых и необученных ), но были вежливо отосланы фельдмаршалом на ловлю бабочек на уютные альпийские хутора.

По пути Суворов наплевав на мнение двух императоров, самовольно подчинил себе несколько австрийских бригад, болтавшихся по предгорным курортам без всякого полезного дела. При этом пришлось расстаться со всей осадной и полевой артиллерией, которую из-за непроходимости предстоящего маршрута направили в Австрию окружным путем. У самых подножий Лепонтинских Альп было бесцельно потеряно 5 дней – Суворов дожидался обещанных австрийцами 40 двухфунтовых горных орудий (получили, разумеется, только 20) и вьючных животных с продовольствием. Одно орудие к началу альпийского перехода имелось и в полку Мансурова.

Поход был возобновлен 10/21 сентября 1799 г. Под проливным дождем Орловский полк прошел по высокогорному бездорожью за трое суток 75 верст. По перевалу Сен-Готард предполагался комбинированный двойной удар : основные силы русских штурмовали его с фронта, тогда как 6-ти тысячный корпус генерала-от-инфантерии Розенберга, куда был включен и полк Мансурова, предпринимал обходный маневр через непроходимые ущелья.

На этот раз орловцы едва не лишились победных лавров – милейший Андрей Григорьевич Розенберг, которого непонятно каким ветром занесло на военную службу, в ходе прорыва все время медлил, не успевал, мямлил, становился на ручник, тянул резину и в итоге срывал грандиозные планы Суворова. Кстати, до прибытия последнего в Италию, именно Розенберг возглавлял находившиеся здесь русские войска, в связи с чем не составляет труда представить, чем закончилась бы для России кампания 1799 г, не будь возвращен на службу прославленный фельдмаршал. Вот и сейчас Розенберг смог начать атаку на неприятеля у перевала Обер-Апьп лишь после двух часов дня, хотя он, в соответствии с диспозицией, должен был появиться в тылу вражеской позиции у Сен-Готарда еще ранним утром. Последний был захвачен благодаря смелой фронтальной атаке передового отряда князя Петра Багратиона.

Однако, орлецко-мансуровско-трубниковский полк также активно участвовал в сражении. Пока Розенберг считал горных ворон, его заместитель генерал-майор Михаил Милорадович, позднее ставший первой жертвой первой российской демократической революции 25 декабря 1825 года, послал полк Мансурова в обход, благодаря чему перепуганные французы спешно отошли к правому берегу озера Урзерн. Орловский полк действовал двумя батальонами – одним из них командовал сам Мансуров, другим - командир полка Трубников, к которому в ходе боя примкнули две отбившиеся роты под началом небезызвестного по варшавским делам 1794 г. майора Степана Мещерского 1-го. Густой туман и ночная мгла спали лягушатников от полной катастрофы.

Розенберг, выйдя к лежащей за Сен-Готардом долине, опять прозевал возможность решающей атаки и расположил свои войска на привал. По этой причине французы избегли окружения, испортили лодки для переправы через озеро, перегруппировавшись для отражения нового наступления. За свою нерешительность командир корпуса заслужил стойкую ненависть всех суворовских головоре…то есть чудо-богатырей.

На рассвете 14 / 25 сентября сражение возобновилось. Неприятель намеревался задержать пришедших с юга северных варваров у двух удобных для обороны рубежей на берегу высокогорной речки Ройс - туннеля Урнерлорх (Урнерская дыра) и располагавшегося за ним моста Тейфельсбрюк/ т.е «Чертов мост». Именно здесь сказалась лихая слава орлецких мушкетеров - все начальники вдруг вспомнили, что именно часть Мансурова в прошлом всегда посылалась туда, где имелся смертельный риск, и не было внятных шансов на победу. Разумеется, никто не возражал, когда в лобовой натиск на туннель вновь были назначены преемники ратной славы бесшабашных орлецких уроженцев. Туннель Урнерлорх, длина которого составляла 64 метра, а ширина не превышала четырех шагов, являлся безнадежной ловушкой. Сразу за ним открывался живописный вид на 30-метровую пропасть, пересечь которую можно было только по узенькому «Чертову мосту». Пока Мансуров перестреливался с неприятелем через туннель, полковник Трубников во главе трехсот добровольцев по заброшенным крутым тропам прокрался в тыл неприятеля. Одновременно вброд через ледяные воды Рейса переправились егеря майора Тревогина и мушкетеры полковника Свищева. Маневры трех отрядов решили исход боя, а может быть – и всей кампании. Обнаружив, что русское мужичье непостижимым образом обходит со всех сторон, французы дали деру прочь от туннеля, попутно разрушая пресловутый «Чертов мост». Очутившись перед полуразрушенной переправой на огромной 25-ти метровой высоте, бравые чудо-богатыри было смутились, но вперед первым бросился майор Мещерский. Вбежав на руины моста, князь проворно стал перематывать стропила собственным шелковым офицерским шарфом. Его тут же поддержали другие командиры. Отбросившие оторопь нижние чины поняли, что именно и каким образом им надлежит исполнять в критический момент сражения.

Халтурщики от исторической науки более ста лет трезвонили на весь белый свет, что лягушатникам, якобы, удалось угандошить отважного орлецкого майора. Расхождения были только в деталях его мнимой «гибели» - одни писали, что Мещерского просто тупо вальнули из фузеи при переходе через мост, другие придумали ему патриотическое предсмертное послание потомкам, которое майор будто бы изрек на последнем издыхании на руках у верных однополчан. Если бы ученые мужи сунули свой нос в давно опубликованную переписку Суворова, то узнали бы, что в одном из боев похода смертельное ранение получил не Степан Мещерский, а его младший брат, Мещерский 3-й.

Истина состоит в том, что герой боя за Тейфельсбрюк спустя два месяца в полном здравии снимал стресс в пражских и варшавских кабаках, и отчаянно спускал последние монеты в горячих баталиях за карточным столом. Через несколько лет именно он станет предпоследним командиром Орловского мушкетерского полка.

Из-за того, что придворные исторические лизоблюды допустили немало научных ляпов, современные либерастические очернители стали вовсе сомневаться в подвиге Мещерского, ссылаясь на мемуары разных тыловых крыс, которые в бою за «Чертов мост» сами не участвовали, но и офицерских шарфов на нем тоже не видели. Начав с этой малой детали, в дальнейшем на страницах новых как бэ исследований шаг за шагом стали развенчивать героический ареол над последним суворовским походом. Какое дело всяким продажным писакам до того, что поступок орлецкого майора видело множество людей, а шарфы, как необходимый и весьма недешевый атрибут военной формы, офицеры сразу по прибытии к мосту саперов вернули себе обратно.

Русские еще раз повторили излюбленный прием – «Чертов мост» по горным отрогам и руслу реки Ройс был обойден тактическими группами, во главе одной из которых находился орлецкий уроженец генерал Николай Каменский. Горная дорогa четыре рaзa пересекaлa речку Рейс, ввиду чего чудо-богатырям пришлось штурмовaть не один «Чертов мост», а целых пять аналогичных переправ, однако живописующих подробностей об этом не сохранилось.

На следующий день обнаружилось, что союзнички завели храбрых русских обалдуев в тупик – дальнейшая дорога, о наличии которой мамой клялись австрийские квартирмейстеры, не существовала от слова совсем. Суворову пришлось карабкаться напрямую- через хребет Росток, в Моутенскую долину. Улучившие момент французы раззявили было пасть на отставший обоз русской армии, однако прикрытие от полка Мансурова отбило все нападения и взяло в плен вражеского офицера. Пойдя за двое суток труднейший 18 –ти километровый путь по высокогорью Орловский полк оказался в Моутенской долине.

Только здесь стало известно, что тремя днями ранее при Цюрихе французский генерал Анри Массена нанес поражение русскому корпусу А.Римского-Корсакова; одновременно неподалеку были разгромлены союзные австрийцы. С этого момента все грандиозные планы русского командования оказались перечеркнуты. Над маленькой армией, при которой находился и старший сын императора Константин Павлович, нависла угроза окружении и плена. В походе молодое дарование время от времени пыталось встревать во взрослые дела, отчего Суворов не раз ругал будущего наследника российского престола крепкими словами с привлечением ненормативной лексики, вызывавшей в душе великого князя чувство затаенного протеста и глубокой обиды. По возвращении в Россию все это аукнется великому полководцу новой царской немилостью, пока же требовалось спасать империю от позора вселенского масштаба.

На военном совете 18 сентября пепельно-серые от наметившихся перспектив генералы наскарябали на весьма сомнительных по достоверности штабных картах маршрут выхода из намечавшегося «котла». Корпусу А. Розенберга, в составе которого оставались орловцы Мансурова, предписывалось действовать в арьергарде, не позволяя настырному неприятелю помешать переходу русской армии через горную вершину Брагель.

Решающее сражение произошло 20 / 31 сентября, когда свыше 10 000 неприятеля во главе с самим командующим Массена попались на обманный прием, изобретенный шибко башковитыми генералами Милорадовичем и Ребиндером, фактически заместившими растепу–Розенберга. Русские изобразили притворное отступление, заманивая неприятеля на ровную долину, удобную для встречного удара. Хотя чудо-богатырей ( 3 мушкетерских и 1 егерский полк) было раза в три меньше, при виде сверкавших на ласковом альпийском солнышке остро отточенных солдатских штыков, под которыми особенно нагло мелькали физиономии орлецких мушкетеров, опешившие лягушатники, после короткой нестройной перестрелки, дисциплинированно обратились к северным варварам своей пятой точкой. Однако на пути драпавшего неприятеля ВНЕЗАПНО возник отряд из донских казаков и добровольцев-пехотинцев во главе с полковником Жуковым, уже наводивший на покорителей Европы пушки из только что захваченной французской батареи. Истребление отборной вражеской пехоты продолжалось до исхода дня - в минусе оказалось 4 тысячи неприятеля, включая генерала Лемурье; еще тысяча двести бедолаг во главе с комбригом Лакуром и 12 другими офицерами подняли руки в гору. Было затрофеено и 5 артиллерийских орудий.

Запыхавшийся от быстрого бега прославленный воитель Массена, мундир которого был разорван и измочален так, будто бы будущий маршал Франции побывал в пьяной драке, еще раз попался на азиатское коварство русских. По их приказу толерантные швейцарцы после побоища стали заготавливать по округе провизию на 12 тысяч войска, из-за чего французы двое суток ожидали очередного генерального сражения. На самом деле аръергард Розенберга с низкого старта уже оторвался от преследования на два дневных перехода. Орловцы без всякого альпинистского снаряжения перевалили через обледенелую гору Брагель и спустя три дня вышли к своим. За ними, лязгая от досады зубами, сунулись было и французы, но так и не смогли настигнуть героически отступавших чудо-богатырей.

Потери полка в недельных боях были колоссальны. Солдаты лишились своего павшего в сражении командира, одного из самых доблестных воителей той бурной эпохи - Осипа (Иосифа) Петровича Трубникова. С поля брани не вернулись капитан Е.С. Рушкин, поручик В.В. Суходольский и прапорщик П.В. Радышевский. Подполковник Стоянов оказался в плену. Шеф Орловского полка, генерал-майор Александр Мансуров был контужен в обе ноги. Ранения в походе получили: поручики Сумародский, Капченков, Анастасьев, князь Мещерский (вероятно Мещерский 3-й), адъютант Мешаев, прапорщики Артюшков, Лоудонский, Воехович.

23 сентября корпус Розенберга присоединился к главным силам Суворова, чтобы уже совместно осуществить, как туманно сообщают в штабных реляциях, «отход на заранее подготовленные позиции». В жестокие морозы обессиленные русские, подгоняя полторы тысячи пленных, перелезли через вершину Праник и оказались в городке Иланц, наконец отделавшись от многократно битых французов. За месяц боев и опасных горных маршей полк Мансурова уменьшился едва ли не наполовину: если к 1 сентября в нем было 1351 солдат и офицеров, то спустя месяц в строю оставалось 728 нижних чинов и 30 командиров. Было убито, умерло и пропало без вести 4 офицера и 59 солдат. Около сотни человек оказались в плену: в период похода русские оставили в горных селениях около 800 раненых из разных частей. Спустя месяц, к ноябрю 1799 г. полк Мансурова пополнили вышедшими из окружения и выздоравливающими ранеными, благодаря чему под ружьем насчитывалось уже 869 штыков. Октябрь и ноябрь чудо-богатыри бодро маршировали в заманчивый австрийский Аугсбург на зимние квартиры. По пути им попался и побитый при Цюрихе генерал Римский-Корсаков, на которого разъяренный Суворов не преминул вылить ушаты дерьма, выставив оплошавшего военачальника шутом гороховым. Остаток осени и начало зимы счастливо спасшееся войско от души расслаблялось во взбудораженном его прибытием пражском обществе. Лились реки вина, коньяка, рома, шампанского, бургундского, гремели оркестры, трещали по швам бальный паркет и декольте легкомысленных дам столичного полусвета. Нижние чины непобедимой армии довольствовались пивчагой и бехеровкой в забегаловках Градчан и Старого Места. Заодно Суворов через местных политтехнологов, европейскую прессу и «сарафанное радио» провел грамотную PR-компанию, благодаря которой все мировое сообщество искренне поверило, что вместо стратегического поражения, в швейцарских отрогах имела места выдающаяся победа русского оружия. Как бы то ни было, но к тому времени изо всех европейских армий только суворовские чудо-богатыри смогли утереть нос возомнившим о себе парижским клошарам.

Наградами за участие в затеянной императором Павлом геополитической авантюре стали пожалованный Орловскому полку «гренадерский бой» (торжественная композиция на барабанах) за осаду крепости Торнтона. Шеф полка, Александр Мансуров, получивший в декабре 1799 г. чин генерал-лейтенанта, был удостоен ордена св. Анны 1-й степени. Такая же награда досталась и командиру Архангелогородского мушкетерского полка орлецкому уроженцу генерал-майору Николаю Каменскому. Все солдаты армии Суворова были поощрены командованием двумя серебряными рублями (годовое жалование нижних чинов в то время не превышало 10-ти рублей; серебряный рубль Павел ввел в обращение только за три года до описываемых событий).

Императору удалось изгнать свое разошедшееся воинство из гостеприимной Богемии только после январских каникул, когда оно без особой спешки, подолгу утоляя жажду в придорожных трактирах и кабачках, потянулось на Восток, в сторону страны березового ситца. Местом дислокации Орловского полка впервые за его историю был избран сугубо российский город – подмосковный Серпухов.

Мальтийская авантюра

Будь на месте анонимуса какой-нибудь зачуханный официальный, сука, историк, то побасенка об альпийской прогулке Орловского/Мансурова полка завершилась бы именно на этом месте на самой бравурной ноте. Однако, жизнь оказалась куда сложней и интересней – почти никому доселе неизвестно, что нескольким сотням орлецких гренадер пришлось париться под знойным италийским солнцем еще не менее двух долгих лет.

Упрямый император Павел Петрович, с подачи любезных ему австрияков едва не загубивший армию Суворова в альпийских теснинах, отнюдь не отказался от вожделенной Мальты. Для ее занятия из русского экспедиционного корпуса в октябре 1799 г. было выделен отряд в две тысячи штыков с приданной артиллерией под началом князя Дмитрия Волконского. Выбор командира десантной партии был весьма оправдан – генерал Волконский минувшую русско-шведскую войну 1788-1792 гг. оттрубил офицером морской пехоты на Балтике, всякий раз при этом выходя сухим из воды. В его распоряжение Суворов выделил три сводных гренадерских батальона, в каждом из которых насчитывалось 630 отборных бойцов. Один из батальонов был укомплектован солдатами Мансурова/Орловского и Ребиндера/Азовского мушкетерских полков, которых возглавил заслуженный орлецкий ветеран майор Степан Пламенков. Волконскому предписывалось маршировать в порт Ливорно, где его отряд надлежало принять кораблям эскадры адмирала Федора Ушакова. К тому времени Черноморский флот в тесном союзе с ВНЕЗАПНО турецкой флотилией, был полным хозяином всего Средиземноморья.

Грандиозный императорский замысел стал накрываться медным тазом буквально с самого начала. Прибыв в Ливорно, Волконский и Пламенков обнаружили, что им собственно не на чем переправляться в Неаполь на рандеву с эскадрой Ушакова. Вскоре за гренадерами отправили шесть арендованных купеческих судов, которые оказались без всего своего такелажа при первых же серьезных ветрах. При этом Волконскому пришлось еще высаживать своих десантников обратно на сушу для поддержки разбитых французами австрийцев. Только заслышав о приближении сумасшедших русских, доблестные лягушатники вполне цивилизованно ретировались с занятых было позиций.

16 октября союзная турецкая матросня дружно послала адмирала Ушакова на хер, разбежавшись по притонам Анталии и Шарм-аль Шейха. На следующий день Волконский, обозленный нерасторопностью флотских начальников, выдвинулся из Ливорно в Неаполь пешим порядком. Порядком осоловев от посещения придорожных италийских таверн, орлецкие гренадеры Пламенкова были посажены на русские корабли только 20 декабря. Спустя два дня вся армада прибыла в порт Мессины, где Ушаков получил крепкий удар под дых – оказалось, что еще 25-го октября был получен рескрипт российского императора о возвращении Черноморского флота восвояси, в Ахтиарскую бухту.

Умудренный разными житейскими коллизиями Федор Ушаков решился положить на столичное послание с прибором и оказался прав: в мае следующего 1800-го года у императора опять началось весеннее обострение по поводу ключей от мальтийской цитадели. Однако подготовка десанта вновь затянулась из-за происков очередных российских союзничков в лице коварных бриттов. Протянув все лето волынку обещаниями об объединении русской и британской эскадр, в августе месяце англичане грубо кинули российского владыку, единолично захватив милую его сердцу жемчужину Средиземноморья. О соглашении о допуске на Мальту русского гарнизона подданные Ее Величества моментально позабыли. К тому времени отряды генералов Волконского и Бороздина успели навести конституционный порядок в Неаполитанском королевстве, где местная быдлота только и мечтала поставить правящую династию на ножи по примеру французских собратьев по борьбе за свободу, равенство и братство. Уровень боеготовности неаполитанских войск был прекрасно известен по меткому выражению короля Фердинанда I, который высказался о своих карабинерах в том смысле, что «какого бы цвета на них мундир не надевай – все равно при первом же выстреле разбегутся». Три отборных гренадерских батальона и прибывший из Одессы отряд Бороздина предполагали и далее оставить в Неаполе, дабы в хилые жилы макаронников наконец-то влилась бы героическая кровь. Однако обильно помытый британскими дипломатическими помоями российский самодержец в отместку приказал перевести десантников Волконского на российскую военно-морскую базу на греческом острове Корфу. Волконскому в утешение за упущенное мальтийское комендантство присвоили генерал-лейтенантское звание. В Неаполе остались только два батальона Бороздина и обозники из сводно-гренадерского отряда, а также флотилия капитана 2 ранга Сорокина в количестве 3-х фрегатов. Спустя малое время русская группировка в Неаполе оказалась фактически отрезана от внешнего мира, поскольку французы летом 1800 г. вновь надавали по шеям самонадеянных австриякам и продиктовали неаполитанскому двору условия выгодных им мирных соглашений.

Сводный гренадерский отряд к тому времени был уже на острове Корфу, а затем в своем большинстве в октябре 1800 г. прибыл в составе эскадры Ушакова в Севастополь. Некоторые солдаты из орлецкого батальона Пламенкова смогли вернуться на Родину только спустя два года. Уже давно ушли в мир иной и заваривший всю кашу император Павел, и пытавшийся расхлебать ее генералиссимус Суворов, а оказавшиеся в охранном отряде генерала Бороздина немногие орлецкие гренадеры все это время берегли покой монарших особ Неаполя. На родную землю они вновь ступили только 23 июля 1803 года.

Забытая война 1806–1812 гг.

Всего через месяц по свержении с престола императора Павла Орлецкий полк обрел очередное наименование, называясь с 1-го марта 1801 г. Орловским мушкетерским полком. Его численность увеличили до трех батальонов, один из которых считался резервным.

Последним знатным делом Орлецкого полка первого формирования стало участие в очередной войне с Османской империей 1806-1812 гг. Россия вляпалась в нее из-за прямых басурманских провокаций: император Наполеон, которому срочно требовалось оттянуть российские войска с театра европейской войны, кнутом и пряником заставил посягнуть на честь русского оружия одновременно всех ее близких соседей - Турцию, Швецию и Персию. Турки, например, закрыли Босфор для российских танкеров с пшеницей и самовольно сместили правителей вассальных Молдавии и Валахии, чего им не полагалось по условиям прежних мирных соглашений.

В декабре 1806 г. русская Молдавская армия генерала Ивана Михельсона без объявления войны стала по-хозяйски занимать одну приграничную турецкую крепость за другой. В первых рядах наступавших по своему обыкновению находились и орлецкие мушкетеры, страсть как не терпевшие, чтобы трофеи, бесхозное имущество и пленные доставались еще кому-либо кроме них самих. Полком предводительствовал последний из орлецких могикан – полковник Степан Мещерский 1-й. Шефом орлецов состоял полковник Иван Палицын, участник суворовского штурма Измаила. По велению судьбы ему было суждено появится на свет в 1763 году, то есть именно в то время, когда была образована его будущая подшефная часть в качества полка регулярной армии.

При переправе через Дунай в начале ноября месяца 1375 орлецких мушкетеров с 4 орудиями оказались в авангарде генерала Долгорукого, третий батальон их 650 штыков при двух пушках направили в отряд генерала Милорадовича.

11 декабря орлецкие мушкетеры расселяли передовые османские отряды, а спустя два дня фактически спасли население столицы Валахии Бухареста от неминуемой этнической чистки. Османы, решив бежать из города, по давней привычке затеяли было резню местных иноверцев, но, едва заслышав раскаты отборного русского мата, несущегося со стороны ближних предместий, предпочли не искушать собственную судьбу и обратились в паническое бегство.

Османское правительство опомнились только к середине декабря, когда северный ветер уже вовсю разгулялся над Валахией и Молдавией, и русские уже вольготно расположились на зимние квартиры между Днестром и Дунаем. Настоящая война, будучи объявлена в декабре, началась на самом деле только весной 1807 г. Велась она долго и нудно, поскольку в отличие от екатерининских времен русские воевали в то время сразу на четыре фронта и не могли постоянно держать на Дунае крупную войсковую группировку. В марте 1807 г. Орлецкий полк во главе со своим шефом Иваном Палицыным участвовал в поиске против неприятельской крепости Журжа. Его целью было отвлечь внимание противника от других участков фронта. 4 марта под ледяным дождем со снежными вихрями Орловский мушкетерский полк прибыл в район сосредоточения. Два его батальона находились в корпусе давнего знакомца орлецов брутального Михаила Милорадовича, который с боем занял укрепленный форпост противника - городишко Турбат. Ведомые поручиком Ляпуновым (Липуновым) 2-м, орлецкие воины первыми ворвались во вражеские траншеи. Затем орловские гренадеры были посланы против наиболее упоротого неприятеля – янычарских гвардейцев, на свою голову засевших в цитадели османского главаря Мустафы Байрактара и не желавших сдаваться на милость победителя. Штурмовой гренадерский отряд во главе с орлецким штабс-капитаном Молчановым и поручиком Сибирского гренадерского полка Гейсмаром стремительно овладел укреплением, где от орлецко-сибирского штыка уцелели только четыре едва дышавших янычара.

Через два дня русские завязали ожесточенную перестрелку с турецким воинством на подступах к Журже, отразили семь вражеских атак, а затем по приказу командования отступили восвояси.

С таким же скромным результатом спустя два месяца отряд генерала Сергея Каменского 1-го подступал к турецкой крепости Браилов. Поначалу все пошло просто здорово – Орлецкий полк 24 мая под проливным дождем прошел по незнакомой местности ночью 30 верст и вовремя прибыл к Визирскому броду. Спозаранку Каменский построил войска в пять каре и начал дефилировать в виду неприятеля, дразня его развернутыми знаменами и барабанным боем. Однако из крепости вывалило столько вражеской конницы и пехоты, что военачальник вместо решительной атаки приказал потихоньку сматывать удочки. Досталось и Орлецкому полку, отразившему многочисленные наскоки вражеских кавалеристов. Весь день русский отряд отбивался от превосходящего неприятеля, к полудню успев зацепиться за господствующие высоты в 4-х верстах от города. Здесь османы набросились на Каменского всей своей армией, но крепко просчитались. Две тысячи турок, включая и своего предводителя, навсегда остались лежать под браиловскими высотами, что дало возможность русским гордо удалиться в сторону своих позиций.

Вскоре на войска напала тягучая тоска – после череды поражений от Наполеона в далеком Тильзите император Александр был принужден к подписанию невыгодного для империи Тильзитского мира. Это событие мигом аукнулось и на дунайских берегах – с турками заключили Слободзейское перемирие, длившееся до 1809 г. Нормальная война на дунайском театре возобновилась в начале 1809 г. , когда в Молдавскую армию прибыл новый главком, коим ВНЕЗАПНО оказался генерал-фельдмаршал, бывший орлецкий и курский губернатор Петр Прозоровский. Памятуя о его крымских косяках, родовитого князя много лет не допускали к серьезным делам, однако на сей раз некогда заслуженному, но теперь совсем ветхому воину зачем-то доверили крупный командный пост.

В марте 1809 г. в составе корпуса М.Милорадовича Орловский полк изготовился к штурму Журжи. Русские самонадеянно послали к крепости весьма ограниченные силы, поскольку комендант крепости за небольшую сумму обещал сдать ее со всеми потрохами после символического сопротивления. Войска были распределены на шесть штурмовых колонн, причем шеф Орловского полка, ставший к тому времени генерал-майором Иван Иванович Палицын, возглавил 1-ю из них. Однако, два батальона орловцев находились не в ней, а в 5-й колонне, будучи под командой полковника Толбухина. Штурм начался на рассвете 24 марта по сигналу ракеты.

Если бы Милорадович знал, что русский агент уже давно раскололся в янычарской контрразведке и эффекта внезапности теперь не достигнуть, исход сражения мог бы быть совершенно иным. Все русские колонны преодолели ров и вал, но оказались под шквалом картечи, обрушившегося на них из городских кварталов Журжи. К тому же турки получили подкрепление, постоянно прибывшее на речных судах. Опасаясь больших потерь, Милорадович, не скрывая досады, приказал трубить отход и спустя день отвел войска к Бухаресту, увозя с собой в качестве трофеев 13 артиллерийских орудий.

Прозоровский вновь показал себя во всей красе – после череды проваленных боевых операций, в неудачах которых он ловко обвинил своего заместителя, Михаила Кутузова, Молдавская армия впала в полную прострацию. В августе 1809 г. после кончины престарелого князя в командование армией вступил Петр Багратион. 29 августа новый командующий подступил к крепости Кистенджи, расположенной на труднодоступном мысу Черного моря, начав возводить батареи для обстрела вражеских укреплений. Однако, турки в обмен на свободный выход, оставили город. Гарнизоном в нем стал Орловский мушкетерский полк под началом генерал-майора И.И.Палицина. В декабре 1809 г. войска Дунайской армии с согласия императора Александра I ушли на зимние квартиры. По окончании кампании орлецкий командир Степан Мещерский был назначен шефом Вятского мушкетерского полка, а его обязанности были возложены на подполковника Максима Андриевского.

В марте следующего 1810 года главнокомандующим на Дунае был назначен генерал от инфантерии Николай Каменский 2-й, наконец-то добившийся здесь заметных успехов. Орловский полк оказался под Базарджиком, который должен был взять корпус старшего брата главнокомандующего генерала Сергея Каменского 1-го. 24 мая при штурме крепости один батальон орловцев находился в группе генерал-майора Цизарева. Русские командиры применили военную хитрость и начали приступ не в темное время суток, как это полагалось по тогдашним боевым уставам, а после полудня, когда турки видели седьмые сны после утомительных ночных караулов. Батальон Орловского полка вновь выступал в качестве карающей десницы русского оружия, полностью истребив отряд янычар, упрямо засевших в одной из городских мечетей. Увидев печальную участь лучших сынов янычарской гвардии, остальной гарнизон тут же наперегонки побежал сдаваться беспощадным гяурам. В плену оказалось более 2000 турок во главе с местным пашой. Трофеи русских насчитывали 17 орудий и 68 знамен. Потери победителей достигли 833 человека убитыми и ранеными. Все офицеры, участвовавшие в бою, получили Базарджикский крест на георгиевской ленте; солдатам была пожалована георгиевская медаль. Каменский 1-й за одержанную победу был удостоен чина полного генерала.

Вслед за Базарджиком пала Силистрия, после чего замыслы Каменского-младшего обратились на взятие крепости Шумла. На первой июньской неделе, не забыв и орловских мушкетеров Палицина, Каменский 2-й подтянул войска к этой старейшей крепости северо-восточной Болгарии. Здесь, однако, командующего ожидал знатный конфуз. Попытка дать сражение был предпринята 11-12 июня, однако к месту событий вовремя не прибыл целый русский корпус. Как в один голос вещают правдивые мемуаристы, командовавший им Сергей Каменский 1-й весьма ревниво переносил подчинение своему молодшему брату Николаю Каменскому 2-му, которого он в былые времена не раз гонял из Сабурова в Орлец за портвешком и крепостными актрисками. В итоге корпус Сергея Каменского подозрительно долго шествовал к месту сражения, благодаря чему побитым туркам все же удалось в относительном порядке укрыться в крепости.

Раздосадованный Каменский 2-й приступил к затяжной осаде. Однако в ночь на 27 июня корпус Каменского 1-го повторно накосячил, проворонив прорыв в Шумлу огромного неприятельского обоза с продовольствием. Плохо выспавшиеся орлецы, правда, пленили около двухсот заплутавших неприятельских солдат, однако осаду крепости пришлось прекратить.

В августе, когда всему войску опостылела бодяга со стоянием у крепостей, турки неожиданно осмелели и не побоялись генерального сражения. 27 августа 1810 г. русская армия, численностью в 21 тысяч штыков и сабель выступила против 30 тысячного войска сераскира Кушакчи у города Батин. Два батальона Орловского полка находились в колонне интригана Сергея Каменского 1-го. Турецкие позиции были весьма удобны для обороны: расположив силы в пяти лагерях на господствующих высотах, неприятель был прикрыт с тыла водами Дуная и находившиеся на реке военной флотилией.

Однако, удобный выбор позиций оказался для османов в очередной раз вовсе бесполезным. Пока орлецы вместе с другими полками вели лобовую атаку на главный турецкий лагерь, в тыл османам зашел отряд генерал-майора Кульнева, решив тем самым исход сражения. В течение дня, один за другим неторопливо были зачищены все укрепленные лагеря неприятеля. Турецкий командующий был по традиции убит, потери противника достигали 10 тысяч человек погибшими, ранеными и пленными. На следующий день, окруженные в последнем лагере остатки турок сдались, отдав победителям 78 знамен и 14 артиллерийских орудий. Батинская виктория имела судьбоносные последствия - спустя малое время капитулировали доселе неприступные османские крепости Журжа и Рущук, где трофеями победителей стали по официальной версии сотни пушек и десятки вражеских знамен. Шеф орловцев Иван Палицын был награжден орденом св.Анны 2-го класса с бриллиантами.

Резервному батальону Орлецкого мушкетерского в те же дни пришлось проделать марш в западные османские владения. Там против турок взбунтовались воинственные сербские братья славяне во главе с таинственным Черным Георгием. 8 сентября мушкетерский батальон прибыл в распоряжении командовавшего русскими силами в Сербии генерала Засса и имел возможность поучаствовать в нескольких боях и стычках.

Остальные орлецы в составе корпуса Каменского 1-го выдвинулись для блокады Никополя, гарнизон которого слился 28 октября, опять оставив победителям помимо знамен и ржавых орудий, много других незаменимых в подсобном хозяйстве вещей.

В это время далекий петербургский военный министр России Барклай-де Толли по совету мудрых людей повелел на порядок умножить в армии количество метких стрелков-егерей. Дела на Западном направлении назревали нешуточные, поэтому в универсальных солдат, то есть егерей, стали скопом записывать исключительно понюхавших фунт лиха служивых. Прямо на театре военных действий, орлецких мушкетеров переодели в темно-зеленые мундиры – с 19 октября 1810 года Орловский мушкетерский стали величать 41-м егерским полком. Его командиром стал полковник Михаил Ахлестышев. Кадровый состав полка при этом не менялся, а шефом воинской части оставался все тот же Иван Палицын, буквально осыпанный орденами и почетным наградным оружием за последние военные кампании. Высокие штабные чины не только лишили Орлецкий полк имени своего родимого города и уезда, но и не дали дождаться победоносного окончания всей войны. В начале 1811 г. войска 4-х русских дивизий покинули Придунавье, совершая марш на Днестр ввиду намечавшейся новой войны с нехристем Наполеоном Бонопартом.

Эпилог

Таким образом, история Орловского пехотного/мушкетерского полка первого формирования, начавшись то ли в 1723, то ли в 1727, то ли в 1763 годах, формально завершается 19 октября 1810 года. Поняв, что натворило, военное министерство годом спустя поручило генералу Паскевичу сформировать новую воинскую часть с орлецким названием на боевом знамени. В результате в городе Киеве за счет переименования двух-трех батальонов местной «гарнизы» появился новорожденный Орловский пехотный полк. Однако, в отличие от своего героического предшественника, он уже никак не был связан с Орляндией.

Продолжателем свирепой славы орлецкого воинства стали егеря 41-го егерского полка. Их тяжелую руку вскоре почувствовали на себе хваленые французы, имевшие дело с переименованными орлецами под Красным, Смоленском, Шевардино, Бородино и Лейпцигом. Егерский полки включали в себя 3 батальона, в каждом из которых имелись три егерские и одна гренадерская роты. В каждом батальоне в военное время предписывалось иметь 700 человек.

В первых сражениях войны 1812 г. 41-й егерский постоянно пребывал на краю пропасти. В бою за Красный 2 августа егеря пять часов бились штыками с лучшими бойцами маршала Нея на узких улочках городишка. После обеда в составе дивизии Неверовского они отразили двадцать или тридцать атак вражеской кавалерии на Старой Смоленской дороге, не преминув с чувством исполненного долга продемонстрировать маячившему поблизости и что-то лопотавшему насчет сдачи в плен маршалу Мюрату некий фаллический символ. Спустя неделю на окраине Смоленска егеря, три часа простояв под шквальным артиллерийским огнем у моста через Днепр, опять же штыками ломили стеной против отборной наполеновской кавалерии. Среди отличившихся воинов полка реляции командования называли штабс-капитана Тиновского, майора Слонимского 1-го, майора Редрикова, капитана Бледнова, подпоручика Литвинова, подпоручика Зыбина, майора Крамаревского, капитана Пересления, капитана Павлова, поручика Прыгунова, поручика Бодакву, подпоручика Подольского, прапорщика Бугаевского, героя минувшей русско-турецкой войны теперь уже капитана Ляпунова, а также командира полка подполковника Петра Шеина 1-го, получившего под Красным ранение, но не покинувшего строй.

Сражение за Бородино началось для 41-го егерского фактически на три дня раньше, нежели для большинства частей русской армии. Егеря Шеина бились за Шевардинский редут, а затем двое суток перестреливались с французами и их польскими холуями в кустарниках и оврагах Утицкого леса. Потери 41-го егерского полка в Бородинском сражении были самыми невосполнимыми за всю его историю – 108 человек убитыми, 175 – ранеными и 199 человек пропавшими без вести. Из офицеров на поле брани пал поручик Петр Раевский, были ранены подполковник Шеин 1-й, майор Слонимский 1-й, прапорщики Брошенко, Бугаевский, Хейндрих. Здесь же тяжелое ранение получил шеф полка генерал Иван Палицын, в сражении командовавший пехотной бригадой.

Высокие потери объясняются универсальным предназначением егерей : они не только вели стрелковый бой, но и ходили в рукопашную, первыми начинали сражение и последними выходили из него. В отличие от линейных частей егеря часто геройствовали в рассыпном срою, без локтевой связи со своими. Поэтому малейшее ранение, простая заминка или растерянность грозили удалому воину пленением или гибелью. В итоге после Бородина 8 наиболее пострадавших егерских полков, включая 41-й егерский, были отведены в Калугу и Тулу на переформирование. Именно после Бородинского сражения из полка выбыло большинство воинов, служивших в нем еще под орлецкими знаменами.

Восстановленный 41-й полк в составе бригады опытнейшего егерского командира Алексея Глебова поучаствовал в Заграничном походе 1813 года, 1 октября он принял боевое крещение при осаде Дрездена, где ему пришлось отражать попытку деблокады города. Спустя неделю, после грандиозной «Битвы народов», егеря одними из первых таки ворвались в сияющий витринами и огнями славный город Лейпциг. Потом на его пути оказалось еще немало нетронутых войной германских и французских селений и городов, включая Гамбург, Кранаон и Лаон. Однако, весьма утомительное для воинской дисциплины пребывание в поставленной в позу прачки старой доброй Франции рано или поздно должно было подойти к концу. Буйствующий на далеком Кавказе орлецкий уроженец Алексей Еромолов в 1819 году затребовал у императора под свое начало опытных ветеранов. Из-за этого наследники орлецкой ратной славы почти на сто лет очутились в кавказских горах и долинах. Местом дислокации 41-го егерского полка стало селение Белые Ключи неподалеку от Тифлиса. Впрочем, там постоянно находились только штабные писарчуки, склады, арсенал и полковая гауптвахта. Егеря же бы поротно или побатальонно рассеяны по самым опасным местам дикого солнечного края.

За несколько десятилетий время 41-й егерский полк и его преемник – Мингрельский егерский/гренадерский полк наделали немало шума в Чечне, Дагестане, в Закавказье и на Западном Кавказе. Первым делом на новом поприще было усмирение мятежа горячих грузинских князей в Гурии, после чего полковой командир Петр Горчаков для надзора за плотного аборигенами был назначен наместником всей Имеретии. В 1826 году под началом самого Ермолова один из батальонов 41-го полка участвовал в по сю пору памятном разорении известнейших разбойничьих чеченских селений Малые Атаги и Урус-Мартан, а также выкуривании горцев из непроходимого Гойтинского леса.

Осенью того же года, получив с опозданием вести о том, что восстание декабристов на Сенатской площади якобы завершилось успешно, на закавказские рубежи «русского мира» дерзнули посягнуть соседние персы. Они вскоре осознали свою ошибку, когда 18 элитных батальонов персидских сарбозов, натасканных британскими инструкторами, в полном составе полегли в сражении при Елизаветполе. Егеря 41-го полка находились в первой линии, выдержав самую жестокую атаку, имея, таким образом, полное моральное право совсем не брать пленных. Пустив кровушку подданным Тегерана, русские войска затем обратились против неугомонных османских соседей, вразумление которых растянулось до 1829 года. Апофеозом войны стало сражение 5-9 августа при Ахалцыхе. Сводный егерский полк, включая и батальон бывших орлецов, стойко отражал бешеные неприятельские нападения до тех пор, пока изрядно побитые турки не обратились в повальное бегство.

Несмотря на военное время, егеря 41-го полка не забывали и о совершенствовании своего тела и духа. Так, 29 сентября (9 октября) 1829 года двое солдат 41-го егерского полка - Алексей Здоровенко и Матвей Чалпанов в составе экспедиции чудаковатого фаната альпинизма профессора Дерптского универа Иоганна Паррота участвовали в первом восхождении на славную гору Арарат, подступы к которой были только что очищены русскими от османской оккупации.

28 января 1833 г. 41-егерский полк был переформирован в в 5-ти батальонный Мингрельский егерский, за которым было сохранено старшинство Орловского мушкетёрского полка (с 15 декабря 1763 г.) и все знаки отличия своих предшественников.

Мало какой анонимус знает, что подлинными основателями олимпийской столицы России могут быть названы внуки доблестного Орловского полка – егеря-мингрельцы. Именно они составляли костяк русского десанта, высаженного 13 апреля в устье реки Соча-псты, в самое родовое гнездо главных черкесских предводителей. Весьма раздраженные порывами северного ветра над своими коренными землями, воинственные горцы созвали к побережью всех, кого только могли. Бои здесь продолжались не менее недели, пока русские, наконец, не обрели возможность торжественно основать на месте будущего города-курорта названную в честь императрицы крепость Александрия. Аналогичная операция при участии мингрельцев повторилась в июле того же года, когда на отвоеванном мысе Адлер заложили крепость св. Духа.

Через три года батальон мингрельских егерей в составе Чеченского отряда генерала Галафеева в компании поручика Тенгинского полка Михаила Лермонтова оказался в самой гуще сражения на «речке смерти» – Валерике, вскоре воспетой поэтом в одноименном стихотворении. Несмотря на отвагу мюридов Шамиля, мингрельцы во главе с капитаном Грекуловым и примкнувшим к ним жандармским ротмистром Лабановским доказали, что отнюдь они не разучились владеть штыком, проложив дорогу через сделанные завалы и лесные засеки по телам фанатичного неприятеля.

Во время Крымской войны, которая велась также и на кавказском театре, два батальона Мингрельского егерского полка отличились при штурме Чинтильских высот 6 июля 1854 г. Применив свою фирменную штыковую атаку мингрельские егеря полковника Шликевича опрокинули большую вражескоц пехоты и заставили сложить оружие около семи сотен турок. На следующий день при виде такого конфуза на милость победителя сдалась знаменитая османская твердыня Баязет.

Проявленная доблесть послужила поводом для преобразования мингрельцев из егерей в гренадеры – ударные боевые части всех времен; полк с 9 апреля 1856 года стал именоваться Мингрельским гренадерским. Спустя еще два года дядя тогдашнего государя великий князь Константин Константинович возжелал сделать своего только что родившегося наследника (с какого-то хрена будет расстрелян параноиками-большевиками в 1919 г. в ответ на казнь немецких революционеров Карла Либкнехта и Розы Люксембург немецкими же офицерами в Германии) шефом какой-либо заслуженной воинской части. Мнение заслуженного адмирала было с готовностью исполнено военным министерством – официальным названием правнуков орлецов стало «16-й гренадерский Мингрельский Его Императорского Высочества Великого Князя Дмитрия Константиновича полк».

Под этим наименованием мингрельцы поставили победную точку в Кавказской войне, а также отличились в очередном русско-турецком столкновении, приняв участие в деле при Хаджи-Вали 20 сентября 1877 года. Потом еще 37 лет полк дислоцировался в Закавказье, время от времени подавляя очередные мятежи, включая Иранскую буржуазно-демократическую революцию 1905–1911 годов, а также отлавливая по горам и долам абреков и контрабандистов.

С началом Первой мировой войны Мингрельский полк, на знамени которого по-прежнему красовался герб города Орлеца, в составе Кавказской гренадерской дивизии убыл сражаться с кайзеровскими германцами и австрияками. За 1914–1918 гг. ему удалось чудом уцелеть в наступательных и оборонительных катаклизмах на Северо-Западном, Юго-Западном, Северном и Западном фронтах, что само по себе требует отдельной продолжительной и содержательной лекции анонимуса.

По выходе России из войны Мингрельский полк был расформирован большевистским командованием, причем его последним командиром оказался будущий любимый военный эксперт товарища Сталина, начальник Генерального Штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников, тогда еще простой полковник. шла Последним командиром заслуженной боевой части в 1918 г. являлся будущий Маршал Советского Союза и начальник Генерального Штаба РККА полковник Б.М.Шапошников. Таким образом, полуторавековая, полная рискованных предприятий и драматических эпизодов история Орловского пехотного/мушкетерского полка и его боевых наследников показывает нынешней гопоте и хомячью пример того, каким образом надлежит строить свою судьбину настоящим современным орлецам.